ГЛАВА IV ЮЖНЫЙ ПОЛЮС

      Следующей задачей, которую я задумал разрешить, было открытие Северного
полюса. Мне очень хотелось самому проделать попытку, предпринятую  несколько
лет  тому  назад доктором  Нансеном,  а именно - продрейфовать  с  полярными
течениями через Северный полюс поперек Северного Ледовитого океана. Для этой
цели я воспользовался знаменитым судном  доктора Нансена "Фрам". Хотя оно со
временем сильно обветшало и  износилось, но  я  не  сомневался,  что оно еще
способно выдерживать  толчки  полярных  льдов  и ему  вполне  можно доверить
судьбу экспедиции. Я закончил  все  подготовительные работы, привел "Фрам" в
порядок,  погрузил снаряжение  и продовольствие и подобрал  товарищей, среди
которых находился  также летчик. Но вот, когда  все уже было почти  готово к
отправлению, по всему миру распространилось  известие об открытии  адмиралом
Пири  Северного  полюса  в  апреле  1909 года. Это,  конечно,  было для меня
жестоким ударом!
     Чтобы  поддержать мой престиж  полярного исследователя, мне  необходимо
было как можно скорее достигнуть какого-либо другого сенсационного успеха. Я
решился на рискованный шаг, заявил  официально,  что, оставаясь  по-прежнему
при  своем  мнении,  считаю  научные  результаты такого плавания  достаточно
важными, чтобы не  отказываться  от последнего, и покинул с моими спутниками
Норвегию в августе 1910 года.
     Согласно  первоначальному  плану,  мы  должны  были  выйти  в  Северный
Ледовитый океан через Берингов  пролив,  так  как предполагали, что  главное
течение идет в этом направлении.
     Наш путь из Норвегии в Берингов пролив шел мимо мыса Горн, но прежде мы
должны были зайти на остров Мадейру. Здесь я сообщил моим товарищам, что так
как  Северный  полюс открыт, то  я  решил идти на  южный.  Все  с  восторгом
согласились.
     История о наших достижениях в этой  экспедиции подробно изложена в моей
книге  "Южный полюс".  Описание экспедиции  капитана Скотта также  настолько
общеизвестно, что возвращаться к нему было бы бесцельным повторением. Однако
здесь  стоит  привести  некоторые  соображения  по   поводу   причин  нашего
счастливого  возвращения из  этого рискованного  предприятия  и  трагической
гибели  капитана  Скотта  и  его  спутников.  Я  считаю уместным  откровенно
разобрать  ту  часть критики,  которая  была вызвана  моим  соревнованием  с
капитаном Скоттом,  но основана  на общераспространенном искажении некоторых
существенных   фактов,   она,   как  мне  известно,   послужила   поводом  к
несправедливому  суждению обо  мне со  стороны  многих людей.  Одно  из этих
утверждений  гласит,  что я,  выражаясь  спортивным языком,  недобросовестно
"обошел" Скотта, якобы не уведомив его о  моем намерении устроить состязание
между  нашими экспедициями. В  действительности же дело обстояло  совершенно
иначе.
     Капитан Скотт имел  самые точные, какие  только можно себе представить,
сведения о  моих намерениях не только  еще  до ухода его из  Австралии, но и
позднее,  когда  мы оба уже  находились на месте наших зимовок в Антарктике.
Покидая осенью 1910 года Мадейру, я оставил запечатанную в конверте депешу в
Австралию на  имя капитана Скотта,  которую  мой  секретарь,  согласно моему
поручению, отослал несколько дней спустя после того, как мы вышли в море,  -
в ней я совершенно ясно и открыто извещал Скотта о моем намерении вступить с
ним в состязание относительно открытия Южного полюса.
     Позднее,  зимою (в  Антарктике,  разумеется,  стояло лето),  группа  из
экспедиции Скотта посетила нашу зимовку  в бухте Китовой -  приблизительно в
60  норвежских милях  от  зимовки  Скотта  -  и  здесь  осмотрела  все  наши
подготовительные  работы. Обеим экспедициям, конечно, пришлось провести зиму
на  своих  зимовках,   ожидая  наступления  теплой  погоды  для  дальнейшего
продвижения  к  полюсу.  Мы  не  только  оказали  этим людям  самое  широкое
гостеприимство и предоставили все возможности осмотреть наше  снаряжение, но
я даже пригласил их  остаться у нас зимовать и забрать половину наших собак.
Они отказались.
     Мои опыт в полярных путешествиях укрепил  во мне убеждение,  что собаки
являются единственными подходящими ездовыми животными в  снегах и льдах. Они
быстры,  сильны,  умны  и способны  двигаться  в любых условиях дороги,  где
только может пройти сам человек. Скотт же явился на юг, снабженный моторными
санями,  не  замедлившими доказать свою  непригодность  на  снегу и льду. Он
также  привез с собою несколько шотландских пони, на которых  и возлагал все
свои  надежды. Я  с самого  начала  считал это роковой ошибкой, явившейся, к
моему прискорбию, в значительной мере причиной трагической гибели Скотта.
     Итак, повторяю, Скотт был полностью уведомлен о моих намерениях, прежде
чем сам приступил к выполнению своих.
     То  обстоятельство,  что мы устроили  нашу зимовку на Ледяном  барьере,
самым  существенным образом способствовало нашему успеху, так  же  как выбор
Скоттом западной части материка явился причиной его гибели при возвращении с
полюса.  Прежде всего, вследствие воздушных  течений в Антарктике  погода на
материке гораздо  суровее, чем на льду.  Климат  Антарктики  - даже  в самых
благоприятных случаях - является худшим во всем мире,  главным образом из-за
необычайно сильных штормов, которые  здесь свирепствуют почти без перерывов.
Сила ветра при этих штормах достигает невероятной скорости. Скотт испытал не
раз ураганы  такой силы,  что  положительно не  мог  удержаться на ногах. На
своей зимовке Скотт и его товарищи во время томительных зимних месяцев почти
беспрерывно  страдали от  скверной погоды.  Наша зимовка  на  льду  барьера,
напротив, оказалась в более благоприятных условиях в смысле погоды, и нам ни
разу не пришлось страдать от каких-либо неприятностей.
     Приобретенный нами опыт помог нам построить абсолютно непроницаемое для
ветра  жилье, а так как мы сумели наладить и хорошую вентиляцию, то жили мы,
можно сказать, со всеми удобствами.
     Ледяной барьер, описанный  так подробно во всех книгах об Антарктике, в
действительности не что иное, как чудовищных размеров ледник, спускающийся с
высот антарктических гор к морю. Этот ледник имеет сотни миль в ширину  и от
ста  до двухсот футов в вышину. Как и все  ледники, на нижнем своем конце он
беспрестанно  ломается.  Поэтому  мысль разбить  постоянный лагерь  на самом
барьере постоянно отвергалась: это считалось слишком опасным.
     Я   внимательно   проштудировал   все   труды  прежних   исследователей
Антарктики. При  сравнении различных описаний,  читая  об  открытии  Китовой
бухты, я был поражен тем, что хотя эта  бухта вдается в самый барьер, она не
претерпела заметных изменений  с  того  самого времени,  когда  была впервые
открыта Джоном  Россом в 1841  году. "Если, - думал я, -  эта часть  ледника
фактически не сдвинулась с места в течение 70 лет, то такому явлению имеется
только одно объяснение: ледник в  этом месте должен покоиться на неподвижном
основании  какого-нибудь  острова".   Чем  больше  я  раздумывал  над   этим
объяснением, тем сильнее убеждался в его справедливости  Поэтому я нисколько
не боялся  за  устойчивость  нашей  зимовки,  принимая  решение разбить  наш
постоянный  лагерь на  краю Ледяного  барьера  в  Китовой бухте.  Нет  нужды
добавлять, что убеждение мое всецело подтвердилось дальнейшими событиями.  У
нас  имелись  самые  чувствительные  приборы,  и  мы  целыми  месяцами  вели
беспрерывные  наблюдения,  но  ни  одно  из них  не  отметило  ни  малейшего
колебания льда в этом месте.
     Выбор  Китовой  бухты  дал   нам  множество  преимуществ   при  попытке
достигнуть полюса. Прежде  всего  мы  находились  здесь  ближе к полюсу, чем
Скотт в  своей зимовке,  а путь к  югу,  который мы вынуждены  были избрать,
оказался, как  показали  последствия,  безусловно  самым  благоприятным.  Но
больше всего способствовало  нашему успеху применение собак. Причина этого в
кратких словах следующая: наш метод достижения полюса состоял  в том, что мы
с  места  нашей  зимовки  предприняли  несколько  повторных  поездок к югу и
устроили по определенному  направлению и на  расстоянии нескольких дней пути
друг от друга склады продовольствия, вследствие чего могли проделать поход к
полюсу и обратно,  не  таская  взад  и вперед наши  запасы.  Эти  склады  мы
устроили очень быстро и в каждом из них  оставили потребный минимум припасов
для обратного пути.
     Учитывая расстояния  между этими  складами и количество продовольствия,
оставляемого  в   каждом   из  них,   я  мог   уменьшить   вес   забираемого
продовольствия,   присчитав  к   нашим   запасам  и  мясо   собак,  тащивших
продовольствие.
     Так как  эскимосская собака дает около 25  килограммов съедобного мяса,
легко  было  рассчитать,  что каждая  собака, взятая  нами  на  юг, означала
уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах.
В  расчете, составленном перед  окончательным отправлением на полюс, я точно
установил день,  когда  следует  застрелить  каждую  собаку, то есть момент,
когда она переставала служить нам  средством передвижения и начинала служить
продовольствием. Этого расчета мы придерживались  с точностью приблизительно
до  одного  дня  и  до   одной  собаки.  Более  чем  что-либо  другое,   это
обстоятельство явилось главным  фактором  достижения  Южного полюса и нашего
счастливого возвращения к исходной путевой базе.
     Скотт  и его  спутники  погибли  при  возвращении  с  полюса  вовсе  не
вследствие огорчения, вызванного  тем, что мы опередили их,  а  потому,  что
неминуемо  должны были погибнуть  от голода  из-за недостаточного  снабжения
пищевыми  припасами.  Разница между обеими экспедициями  состояла как  раз в
преимуществе собак над средствами передвижения другой экспедиции.
     Дальнейшее  течение  событий  общеизвестно.  С  четырьмя  товарищами  -
Вистингом, Хансеном,  Хасселем и  Бьоландом -  достиг  я в декабре 1911 года
Южного полюса.
     Мы провели там три дня и исследовали прилегающий район нашей стоянки на
10 километров  в  окружности, чтобы  на  тот случай, если  в  наше счисление
вкралась  незначительная  ошибка,  все  же быть  вполне  уверенным,  что  мы
побывали  на  самом  месте  полюса.  Мы  водрузили  там  норвежский  флаг  и
благополучно  вернулись  на  нашу зимовку. Месяц  спустя после нас, в январе
1912 года, Скотт достиг полюса и нашел там оставленные нами документы. Скотт
и его  четыре товарища  проделали  геройские усилия, чтобы вернуться к своей
зимовке, но умерли от голода и истощения, не достигнув ее.
     Никто  лучше меня  не  может воздать  должное  геройской  отваге  наших
мужественных английских  соперников, так как мы  лучше всех способны оценить
грозные опасности этого предприятия.
     Скотт был не только блестящий спортсмен но  и великий  исследователь. К
сожалению, не  могу сказать того  же о многих его  соотечественниках. Как во
время войны  можно наблюдать  что бойцы вражеских  армий питают друг к другу
большое уважение,  тогда  как  обитатели  тыла  считали  своей  обязанностью
сочинять исполненные ненавистью  песни о врагах, так и  среди исследователей
часто случается, что они глубоко чтят своих соперников, в то время  как дома
их  соотечественники  считают долгом уменьшать  заслуги исследователя,  если
последний не принадлежит к их национальности. В связи с  этим я считаю  себя
вправе  утверждать, что англичане -  народ, который  неохотно  признается  в
своих неудачах. Мне не раз пришлось это испытать на себе в связи с открытием
Северо-западного прохода и Южного полюса. Двух примеров будет достаточно для
пояснения моей мысли.
     Год спустя после моей экспедиции на Южный полюс сын одного проживавшего
в Лондоне и очень известного норвежца  вернулся домой  возмущенный,  жалуясь
своему  отцу, что в школе учат, будто Скотт  открыл  Южный  полюс. Ближайшее
расследование установило, что мальчик говорил правду, а также, тот факт, что
и в других английских школах обычно не признают за норвежцами их успеха.
     Но  вот случай,  еще  более  вопиющий  и  оскорбительный,  так  как его
виновник   находился  на   высоких  ступенях  просвещения  и  поэтому  менее
заслуживает снисхождения. Случай этот имел место на одном банкете, данном  в
честь  меня Королевским  географическим  обществом в  Лондоне в связи с моим
докладом в  этом  городе и  где  почетным  председателем  был лорд Керзон из
Кедлестона.  В произнесенной речи  лорд  Керзон подробно остановился на моем
докладе, отмечая особенно то  обстоятельство, что  я приписываю часть успеха
собакам.  Лорд  Керзон закончил  свою  речь следующими  словами  "Поэтому  я
предлагаю всем присутствующим прокричать троекратное  ура  в честь собак", -
причем  он подчеркнул насмешливый и унизительный смысл  этих слов, сделав  в
мою  сторону  успокоительный жест,  - хотя я даже  не  пошевелился, - словно
убедительно прося меня не реагировать на это слишком прозрачное оскорбление.
     Первый порт, в который зашел "Фрам" на обратном пути, был Буэнос-Айрес.
Воспользуясь этим обстоятельством  чтобы выразить мою глубокую благодарность
дону  Педро Кристоферсену,  который,  как  известно,  постоянно  проживает в
столице Аргентины. Его своевременная  помощь деньгами,  добрыми  советами  и
личными услугами не раз выручала экспедицию.
     Повсюду в  Европе, не только на моей родине, но и в других странах, нас
встречали с большими почестями. Также и во время предпринятой вскоре поездки
по Соединенным Штатам я был предметом самого лестного внимания. Национальное
географическое общество почтило меня своей большой золотой медалью,  которою
я был награжден  в  Вашингтоне в присутствии целого ряда выдающихся людей. Я
всегда буду сожалеть о том, что во  время этого чествования случилось нечто,
очевидно, дискредитировавшее  меня в  глазах общества,  так как впоследствии
оно  при  всяком случае  относилось ко мне  с ошеломляющим пренебрежением. Я
говорю "ошеломляющим", потому что до сих  пор не  могу постигнуть, за что  я
попал в такую немилость.
     Самое  неприятное  произошло  весною   1926  года.  Я  тогда   читал  в
Соединенных  Штатах доклады об удачном полете  1925 года  до  88o
северной   широты.   Я   получил    также   приглашение   от   Национального
географического  общества прочесть доклад  на эту тему в Вашингтоне и обещал
заехать  туда  на  обратном  пути.  Мой маршрут от  берегов Тихого  океана к
востоку  лежал  через Канзас-Сити  недалеко от  тюрьмы в форте Ливенворса. Я
вспомнил о  своем совместном пребывании  с  доктором  Куком  в  течение двух
исполненных  опасностей  лет  в  Антарктической  экспедиции  на  "Бельгике".
Вспомнил  также,  как  я обязан  ему  за  доброту ко  мне, тогда  неопытному
новичку, и то обстоятельство, что я обязан ему жизнью, ибо говоря  по правде
это  он  спас нас от многих опасностей плавания, я решил, что самым скромным
проявлением   моей  благодарности  будет  поездка  в  тюрьму,  где  я  смогу
приветствовать моего  бывшего друга  в  его нынешнем несчастье. Я должен был
сделать  это хотя бы для  того, чтобы впоследствии  не упрекать себя в самой
низкой неблагодарности  и презренной трусости. Я не  хотел, да и  теперь  не
хочу судить о позднейшей жизни доктора Кука. Обстоятельства, приведшие его в
заключение, мне совершенно  неизвестны, и я не желаю ни знакомиться с  ними,
ни  составлять  о  них  собственное мнение.  Даже если  бы он был виновен  в
преступлениях и  более тяжких, нежели те,  за которые его покарали, мой долг
благодарности и мое желание  навестить его остались бы неизменны.  Что бы ни
сделал Кук - это был не тот доктор Кук, которого я  знал  в моей молодости -
человек с  доброй,  честной душой и  великим сердцем. Какие-нибудь моральные
неудачи, против  которых  сам он  был бессилен,  должно  быть,  испортили  и
изменили в корне этого человека.
     Репортеры, с  которыми я говорил  после  моего визита к  доктору  Куку,
распространили слух, якобы я заявил,  что доказательства Пири об открытии им
Северного  полюса  недостаточны,  тогда   как   у  Кука   они   очевидны.  В
действительности же я  ни с какими  журналистами на  эту  тему не говорил  и
приписываемые  мне  высказывания   являются   чистейшей   выдумкой.  Однако,
Национальное  географическое  общество  сочло   их   достоверными,  так  как
отклонило  мой  протест  по  телеграфу,  и взяло  обратно  свое  приглашение
прочесть лекцию.
     Очевидно, они считали  себя вправе поступить таким образом, опираясь на
газетные сообщения. Нечего и говорить, что я счел этот отказ за необдуманный
и опрометчивый поступок, основанный на ложной информации.
     Возвращаюсь к 1914 году. Пока я находился в Америке, занятый добыванием
продовольствия и снаряжения для трансполярного дрейфа, "Фрам" был на пути  в
Норвегию.  Мне  удалось  приобрести  биплан  Фармана,  который  должен   был
находиться на "Фраме" для  рекогносцировочных полетов над льдами Арктики. То
была моя вторая попытка применить воздухоплавание для полярных исследований,
и этого факта, а также и даты  - 1914 - не следует  забывать ввиду значения,
которое приобрели  аэропланы и дирижабли в годы 1925-1926 в моих арктических
экспедициях. Об этом значении я буду говорить подробнее в одной из следующих
глав.
     Мне  только  что  доставили  в Осло  аппарат  Фармана,  как разразилась
мировая война со всеми  ее ужасами. Об  экспедиции теперь, конечно, не могло
быть  и  речи. Поэтому  я  предоставил  самолет государству  для надобностей
норвежского воздушного флота.

<< Назад      Далее >>