ПО ГОРАМ И ПО РАВНИНАМ

Удивительно, хотя я не умею ни читать, ни писать, я получил и послал столько писем, что и не счесть. Мне пишут с разных концов Индии и Европы, приглашают участвовать в экспедициях, а после экспедиций делятся впечатлениями или новыми планами; иногда письма содержат просто выражение дружеских чувств. Я прошу прочитывать мне письма и всегда отвечаю, диктуя человеку, который записывает мой ответ на соответствующем языке или же по-английски, с которого обычно можно потом перевести. И хотя мне мало приходилось иметь дело с ручками и пишущими машинками, все же именно этим предметам я обязан многими приключениями.

Зимой 1948 года мой старый друг по Бандар Пунчу мистер Гибсон из Дун Скул сообщил, что порекомендовал меня для одной работы Отделу экспериментальных исследований индийской армии. А вслед за тем мне написали и из отдела. В итоге я в том и следующем году ездил инструктором в Северо-Западную Индию и обучал солдат технике восхождений. Помимо самих восхождений речь шла о разбивке лагеря, приготовлении пищи, применении снаряжения и уходе за ним — короче, обо всем, что касается жизни под открытым небом в диком краю. Работа эта пришлась мне по душе. В первый год занятия происходили в провинции Кулу, на следующий — в Кашмире, причем база находилась в курортном городке Гульмарг. А поскольку в обоих случаях мы занимались зимой и на больших высотах, мне представился случай впервые после Читрала стать на лыжи. В память о занятиях с солдатами у меня осталось официальное свидетельство. А лыжами я занимался ради собственного удовольствия; от этих занятий остались лишь красноречивые вмятины на снегу...

Весной 1949 года в Дарджилинге произошло печальное событие.

Фрэнк Смайс²⁴, с которым я ходил вместе на Эверест и который был, пожалуй, наиболее известным из всех альпинистов, участников гималайских экспедиций, приехал опять в наш город и был очень тепло встречен. На этот раз он собирался в поход один — фотографировать горы и горные цветы (он был большим специалистом этого дела), и я помогал ему в приготовлениях.

Однако очень скоро стало видно, что Смайс уже не тот, каким его знали прежде, причем дело было не в возрасте. Однажды он посетил ателье известного в Дарджилинге художника мистера Сайна. Сайн попросил его, как обычно, расписаться перед уходом в гостевой книге. Смайс подошел к столику, взял ручку, но, вместо того чтобы сразу расписаться, почему-то задумался, глядя на страницу. Затем улыбнулся слегка и сказал: “Странно. Я вдруг забыл собственную фамилию”. После этого он нагнулся над книгой и расписался, тщательно и неторопливо. Однако над датой он снова задумался. Наконец написал “октябрь”, подумал еще и зачеркнул. Потом написал “декабрь” и оставил так... На самом же деле был май.

Спустя день или два мы шли с ним по Човраста, и тут я сам был поражен. Мы говорили о чем-то, не помню о чем, как вдруг Смайс обратился ко мне совершенно изменившимся голосом:

— Тенцинг, дай мне мой ледоруб.

Я, конечно, решил, что он шутит, и ответил сам шуткой. Но Смайс продолжал совершенно серьезно просить у меня ледоруб. Он думал, что находится где-то в горах. Тогда я понял, что его дела плохи. Вскоре после этого его взяли в больницу, а когда я пришел навестить его, он не узнал меня. Лежа в постели с широко раскрытыми глазами, он говорил о восхождениях на большие вершины. Врачи нашли у Смайса редкую болезнь, поразившую головной и спинной мозг, и его срочно направили самолетом в Англию. Но и там ему явно ничем не смогли помочь, потому что вскоре он умер. Так печально и безвременно кончилась жизнь выдающегося альпиниста.

Мало-помалу последствия войны и политической ломки в Индии начали сглаживаться; пришло время, когда экспедиций стало больше, чем когда-либо. Вскоре после отъезда Смайса в Дарджилинг прибыла швейцарская экспедиция; Возглавлял ее другой мой старый друг, Рене Диттерт; он собирался исследовать подходы к Канченджанге со стороны Непал?. Он приглашал меня, и я охотно согласился бы, однако успел уже к тому времени договориться с Тильманом; единственное, что я мог сделать для швейцарцев, — набрать для них других шерпов и пожелать успеха.

Тильмана мы, шерпы, разумеется, тоже причисляли к нашим старым друзьям²⁵. Я по-настоящему восхищался им на Эвересте в 1938 году и был рад встретиться с ним снова, хотя мы оба находились под впечатлением несчастья со Смайсом. Вместе с другими четырьмя шерпами я проехал из Дарджилинга в Калькутту. Здесь мы встретили Тильмана и двух его английских товарищей, после чего направились на северо-запад, к южной границе Непала. С каждым этапом мы передвигались все более примитивным способом. По Индии мы ехали поездом до пограничного городка Раксаул. Затем пересекли на автобусе покрытые джунглями отроги — тераи, закончив этот отрезок пути в непальском городе Бимпеди. Дальше не было ни железной, ни автомобильной дороги, и мы двинулись пешком через невысокие хребты в Непальскую долину; багаж полз потихоньку над нашими головами по канатной дороге. Я предвкушал много интересного; как ни странным это покажется, особенно если учесть близость Дарджилинга к непальской границе, я не был в Непале с тех самых пор, как удрал во второй раз из Солу Кхумбу в 1934 году. Думаю, что нашим начальникам тоже было интересно — им предстояло увидеть страну, почти совершенно неизвестную европейцам. На протяжении всей истории Непал был закрыт для них даже еще прочнее, чем Тибет, куда хоть попадали отдельные лица и экспедиции. Теперь же Непал слегка приоткрыл ворота, и Тильман с его друзьями оказался в числе первых, кто проник в эту щелочку.

Странно бывает иногда с национальностями. Хоть я индийский гражданин, но по рождению непалец и Непал тоже считает меня своим подданным; Между тем мало кому пришло бы в голову назвать меня непальцем или даже индийцем, потому что я принадлежу к другому народу и исповедую другую религию. Живя в Солу Кхумбу, мы были почти изолированы от остальной части страны. Все происходившее там мало касалось нас; у нас были свои обычаи, свой образ жизни, мы почти ничего не знали о стране, к которой принадлежали в политическом отношении.

Позднее я, конечно, многое узнал, и мне понятны теперь причины вещей, которые я раньше принимал как нечто разумеющееся. Так, главной причиной долгой изоляции Непала было то, что свыше ста лет у власти стояла группа сплотившихся вместе семей Рана. Им принадлежало почти все в стране, они переняли власть королей и боялись утратить ее в случае допуска иностранцев или иностранного влияния. Но в XX веке так, конечно, не могло продолжаться. Тысячи гуркхов, знаменитых непальских воинов, участвовали в обеих мировых войнах и приносили домой новые идеи и обычаи. На господствующие круги оказывалось давление как внутри страны, так и со стороны индийского правительства. В конце концов после второй мировой войны произошел переворот. Группу Рана лишили власти, был восстановлен в своих правах либерально настроенный, мыслящий более современно король. В результате изменения правительства страна вступила на путь нового развития и стала открываться для внешнего мира²⁶.

Итак, мы поднялись в горы по крутой тропе из Бимпеди; перед нами раскинулась широкая зеленая Непальская долина с городом Катманду в центре. Много нового появилось в столице: большие здания, электричество, телефон и даже несколько автомашин (их перенесли через перевалы из Индии). Но в основном все оставалось по-старому. Старые кривые улочки, кишащие народом базары, индуистские и буддийские храмы, изумительные барельефы и статуи, а за городом — ярко-зеленые рисовые поля на фоне далеких снежных вершин Гималаев.

Прошел всего год, как я побывал в Лхасе, и мне было интересно сравнить два города. Я подумал, что в известном смысле они похожи: вряд ли найдутся в мире столицы, менее затронутые западной цивилизацией. Но есть и большие различия. Ведь в Лхасе, лежащей в уединении в горах, население однородное — одни тибетцы, буддисты, а население Катманду исстари представляет собой смесь всего, что только есть на Востоке.

Как и моя прошлогодняя экспедиция, экспедиция Тильмана не собиралась штурмовать вершины. Правда, Тильман в отличие от профессора Туччи не интересовался рукописями или произведениями искусства: он занимался исследованием природы Непала, и двое сопровождавших его товарищей были ученые. Я гадал, не пойдем ли мы из Катманду в сторону Солу Кхумбу и Эвереста, однако такой поход не состоялся. Вместо этого мы пошли в прямо противоположном направлении, на запад, в область страны, которая называется Ланг Данг Гималаи и в которой мне еще не приходилось бывать. Несколько дней мы двигались по сельскохозяйственным районам с обширными рисовыми полями и террасным земледелием на склонах холмов. Мы шли мимо деревень, старинных укреплений и пагод, которые, по словам непальцев, первоначально появились здесь, а не в Китае, как то думают многие. Потом потянулись более пустынные места, и, хотя мы прибыли не для восхождений, нам пришлось немало полазать по скалам. На севере высились большие вершины западно-центрального Непала: Аннапурна, Дхаулагири, Манаслу и сотни других. Это был первый и единственный раз, когда я их видел все сразу.

Тильман изучал географию страны, его друзья — растения и минералы. Занимаясь этими исследованиями, мы передвигались вверх и вниз, туда и сюда целых три месяца. Порой забирались в чащу джунглей, порой оказывались высоко в горах, карабкаясь через ледники и заснеженные перевалы, и большей частью ходили по местам, где никогда еще не бывал человек. На одном из ледников я перенес снежную слепоту²⁷, единственный раз за всю мою жизнь. Каким-то образом я потерял свои темные очки и, проходя по льду, ощутил резь в глазах. Я тер их, мыл, пытался идти зажмурившись, причем остальные всячески старались мне помочь — все бесполезно. Резь непрерывно усиливалась, пока не стала почти невыносимой. Словно кто-то колол мне глаза пиками, длинными блестящими пиками — они слепили меня, впивались в глазное яблоко и поворачивались там так, что, казалось, глаза сейчас выскочат из орбит. Так продолжалось, пока мы не миновали ледник, и даже еще некоторое время спустя. К счастью, снежная слепота проходит быстро, без тяжелых последствий, но с тех пор я неизменно ношу с собой в экспедициях запасные очки.

В джунглях тоже не обошлось без приключений. Нам не раз случалось заблудиться, чаще всего не очень сильно, так что бояться было нечего, но бывало и так, что я начинал опасаться, выберемся ли мы когда-либо вообще. Запомнился особенно один случай, когда Тильман, шерп Дава Намгиа и я сам отбились от остальных и потом целый день были заняты их поисками. Под вечер мы запутались так, как еще ни разу не приходилось. Мы не могли найти ни своих спутников, ни деревни, ни тропы; похоже было, что придется провести ночь без пищи и без крыши над головой; Вдруг впереди послышался шум, и мы увидели представителя местного племени, которое в Непале называется лимбу. Мы с Дава Намгиа заговорили с ним и дали пять рупий, чтобы он довел нас до деревни. Непалец уже было согласился, но тут нас догнал Тильман. Я уже говорил, что Тильман в экспедициях отращивал бороду и ходил такой косматый, что мы называли его Балу, медведь. У него были такие густые брови, что в горах на них собирался иней, и они напоминали заснеженные карнизы! Правда, в джунглях снега не было, но и здесь Тильман выглядел достаточно устрашающе — длинные волосы и борода, да еще из ворота на груди торчали волосы. Подобно многим жителям Азии, лимбу почти лишены волос на лице и на теле. Наш проводник, конечно, никогда не видал ничего подобного. Не успели мы опомниться, как он издал дикий вопль и исчез, унося с собой наши пять рупий, а мы остались ни с чем.

Стемнело, мы сели под деревом, решив переночевать здесь. Откуда-то неподалеку доносилось журчание ручейка, и мне захотелось напиться. Однако Тильмаа остановил меня: он боялся, что это водопой диких животных. Непальские леса полны зверья, особенно онасны тигры и медведи, а ручей — самое подходящее место, где их можно встретить ночью. Я послушно остался под деревом, промокший насквозь и тем не менее изнывающий от жажды, а утром, подойдя к ручью, мы убедились, что Тильман был прав — на иле виднелось множество звериных следов.

В конце концов мы отыскали своих товарищей и продолжали путь. Однако нам еще не раз случалось заблудиться; Мы прокладывали себе дорогу сквозь тропические лианы нашими кхукри, вырубали ступени на ледовых склонах; Тильман делал все новые пометки на картах, а наши ноши становились все тяжелее от коллекций. Иногда мы заходили в деревни, и каждый раз вид Тильмана производил переполох среди местных жителей. Лимбу либо убегали в лес, либо, одолеваемые любопытством, толпились вокруг нас, показывали на него пальцами и смеялись. Часто, когда нам нужно было достать в деревне продовольствие или питьевую воду, мы, шерпы, шли вперед, а англичане, особенно же Тильман, оставались в укрытии.

Впрочем, серьезных осложнений с населением у нас не было. Не было и столкновений с дикими животными. Единственными нашими настоящими врагами оказались пиявки; обитающие здесь, в Западном Непале, разновидности превосходили по своей кровожадности все, что я знал до тех пор. В теплых низинах они таились повсюду: в грязи под ногами, в траве, на которую мы садились, на листьях деревьев, откуда валились нам на головы. Пиявки не ядовиты, укус их безболезнен. Но именно поэтому вы их совершенно не чувствуете и не подозреваете об их присутствии, пока не начнете осматривать тело или не разденетесь — вот они, присосались, большие, отвратительные, раздувшиеся от вашей крови. Излюбленное место пиявок — ноги, причем первоначально паразиты настолько малы, что могут пробраться сквозь носки, сквозь дырочки для шнурков обуви. Лучший способ предохраниться — натереть кожу солью, которую они очень не любят. Еще помогает смочить носки керосином. Правда, тогда неизвестно, что хуже — запах керосина или пиявки. Присосавшись, они сидят так крепко, что рукой не снимешь; приходится прижигать их или соскребать ножом. К счастью, в Непале было достаточно кхукри, и к концу нашего путешествия я настолько набил себе руку в обращении с ними, что без труда мог бы занять место цирюльника.

Многое узнал я о жизни в джунглях и о стране, в которой родился... Тибет — Кулу — Кашмир — Непал — я перебирал в памяти, возвращаясь обратно в Дарджилинг. “Немало пришлось мне повидать за это время”, — говорил я себе. И думал: куда приведет меня следующий маршрут? Он привел меня в Гархвал. Снова на Бандар Пунч, Дун-Скул-гору вместе со старым другом мистером Гибсоном.

Мы списались с ним в течение зимы, и весной 1950 года я опять двинулся по столь знакомому теперь пути. К нам присоединились три альпиниста, которым предстояло впервые увидеть Бандар Пунч: начальник инженерных войск индийской армии генерал-майор Уильяме, сержант Рой Гринвуд и Гурдиал Сингх, молодой индиец, преподаватель Дун Скул. После нашей экспедиции в 1946 году с мистером Гибсоном было сделано еще пять попыток взять вершину; Однако никому не удалось штурмовать Бандар Пунч. “Может быть, в этом году удастся”, — сказал мне с улыбкой Гибсон. Я надеялся не менее горячо, чем он. Я знал эту гору лучше, чем другие, исключая Эверест, и считал, что пора уже схватить обезьяну за хвост.

Мои последние две экспедиции — в Тибет и Непал — не были связаны с настоящими восхождениями; Теперь я радовался, что снова делаю работу, которую люблю больше всего. Мы поднимались все выше по горам и долинам Гархвала, вдоль бурных рек, через высокие перевалы, пока не очутились у подножия горы — здесь я стоял четыре года и тринадцать лет назад. Мы разбили базовый лагерь, затем верхние лагеря, идя тем же путем, что в 1946 году. Но, как это часто случается со снеговыми вершинами, местность заметно изменилась. Гребень между лагерями 1 и 2 оказался значительно более сложным препятствием: он стал уже, появились многочисленные карнизы, требующие большой осторожности. Зато погода на этот раз была лучше, а поскольку именно это обстоятельство играет решающую роль в Гималаях, мы смогли добиться серьезного успеха и разбили лагерь 3 на высоте около 5500 метров. Теперь вершина была уже в пределах досягаемости.

Генералу Уильямсу было уже за пятьдесят, но он находился в отличной форме и без труда поднялся до верхнего лагеря. Хороший товарищ, заботливый и доброжелательный, он не уставал повторять, чтобы я не беспокоился за него.

— Я старая крыса, Тенцинг, — говорил он. — Не так уж важно, попаду ли я на вершину. Помогай лучше тем, кто помоложе.

Мы надеялись пойти все вместе на штурм из лагеря 3, однако Гурдиал Сингх начал, к сожалению, страдать от горной болезни. Стало очевидно, что ему надо уходить вниз, и мистер Гибсон самоотверженно вызвался проводить его.

Между тем погода держалась такая хорошая, что мы решили не ждать возвращения Гибсона. Генерал Уильяме остался с несколькими шерпами в лагере 3 в качестве вспомогательного отряда, а сержант Гринвуд, шерп Кинг Чок Церинг и я выступили на следующее утро к вершине. Нам по-прежнему сопутствовала удача; Стояла прекрасная погода, подъем не представлял особых затруднений. Вдруг после нескольких часов восхождения, вступив на очередной горб, мы остановились и заулыбались друг другу — дальше вверх идти было некуда. Мы стояли на вершине Бандар Пунча на высоте 6315 метров. Наконец-то после стольких лет я добрался до “Обезьяньего хвоста”.

Вернувшись в лагерь, мы обнаружили, что мистер Гибсон уже проводил Гурдиала Сингха на базу и поднялся обратно. Вечером состоялось большое празднество, насколько позволяли наши палаточки. Гибсон все еще надеялся осуществить многолетнюю мечту, и на следующий день он, генерал Уильяме и несколько шерпов попытались взять вершину. Однако погода внезапно ухудшилась: подул сильный ветер, пошел густой снег. Пришлось альпинистам возвратиться. На следующее утро снова прояснилось, но тут подошло к концу продовольствие. Надо было спускаться... Мистер Гибсон очень расстроился — сколько попыток он совершил, сколько приложил усилий, чтобы взять Бандар Пунч! Однако Гибсон не жаловался. Товарищ попал в беду, он счел себя обязанным помочь и тем самым упустил возможность достигнуть желанной цели. Так уж принято в горах среди альпинистов. Мистер Гибсон был настоящий джентльмен, и я горжусь тем, что вместе с ним совершал восхождения.

На обратном пути с Бандар Пунча случилось происшествие, которое я не скоро забуду. Мы устроили привал на берегу озера Дути Тал. Я вытянулся на солнышке и задремал, прикрыв лицо шляпой. И вдруг сквозь дремоту я ощутил, что шляпа стала как будто тяжелее. Я протянул руку — проверить, в чем дело. Мои пальцы нащупали не шляпу, а что-то холодное и скользкое. Пока я спал, на полях шляпы пристроилась змея и тоже вздремнула на солнышке! Я сразу проснулся, завопил что есть мочи и отбросил шляпу как можно дальше. Другие шерпы, которые тоже спали, вскочили на ноги. Увидев, в чем дело, они бросились к змее и убили ее. Однако местные носильщики стали качать головами и объяснили нам, что мы совершили большой промах, потому что, когда змея сама приходит к человеку, она приносит ему счастье. Они были уверены, что человек со змеей на голове может твердо рассчитывать стать королем.

Возможно... только мне кажется, что лучше быть простым смертным с обыкновенной лентой на шляпе.

<<Назад  Далее>>