СВЯТАЯ ГОРА

Существует у шерпов поверье, что критический возраст для женщин наступает около тридцати лет, для мужчин — около сорока. Именно в эти годы жизни с человеком случается самое хорошее или самое плохое. И вот подошел как раз мой критический возраст — мне исполнилось тридцать шесть лет, когда я ходил на Нанга Парбат, — и начало было нехорошее. На “Голой горе” я впервые участвовал в экспедиции, потребовавшей человеческих жертв, а в следующем году — еще в двух, столь же трагических. Три восхождения подряд с роковым исходом... И хотя я сам остался невредим, все приметы сулили беду. Лишь в 1952 году моя фортуна совершила неожиданный крутой поворот. Но об этом позже.

Я слышал, как англичане говорят “сегодня густо, а завтра пусто”, это же можно сказать о восхождениях в Гималаях. В течение ряда лет во время войны и после нее экспедиции почти прекратились, и стало очень трудно с работой. Зато в начале 50-х годов в каждом сезоне экспедиций было несколько, и, с какой ни пойди, все казалось, что ты упустил другую, не менее, а может, и более интересную. В 1950 году, когда я ходил на Бандар Пунч, французы штурмовали Аннапурну, взяв рекордную для того времени высоту. Разумеется, в этой экспедиции участвовало много наших шерпов; мой старый друг Ангтаркай занимал должность сирдара. Им пришлось немало потрудиться, чтобы спустить восходителей с горы живыми; слушая их рассказы, я жалел, что не участвовал в великом событии. Далее, в том же году, когда я был на пути к Нанга Парбату, Тильман и американский альпинист Чарлз Хаустон впервые провели небольшой отряд через Непал к южной стороне Эвереста. Правда, они не были снаряжены для настоящего восхождения, но зато отряд прошел через Солу Кхумбу к подножию горы и собрал очень много новых данных для штурма с южной стороны. А я жалел, что и эта экспедиция состоялась без моего участия.

В 1951 году на Эверест выступила новая большая экспедиция во главе с Эриком Шиптоном. Они не очень надеялись взять вершину, но намечали подняться возможно выше и разведать хороший южный маршрут. Я столько раз ходил на Эверест и так свыкся с ощущением, что это моя гора, что страшно переживал невозможность идти с ними. Однако нельзя быть одновременно в двух местах, а я уже договорился через Гималайский клуб с другой группой. Речь шла о французской экспедиции на Нанда Деви, где я побывал еще в 1936 году, правда не совершив настоящего восхождения.

Вместе с другими шерпами — меня опять назначили сирдаром — я встретился весной в Дели с восходителями, и вскоре мы двинулись в Гархвал. Мне приходилось иметь дело с говорящими по-французски швейцарцами в 1947 году, но никогда еще с настоящими французами. Я убедился, что они полны решимости и энтузиазма. Взятие Аннапурны в прошлом году вызвало большое воодушевление во Франции; все тамошние альпинисты только и думали о Гималаях, и первоначально было задумано штурмовать еще более высокую гору. Однако им не удалось получить разрешения, тог да они разработали смелый и оригинальный план штурма Нанда Деви. Как уже говорилось, главная вершина была взята Тильманом и Оделлом в 1936 году, а в 1939 году польская экспедиция взошла на несколько уступающую ей по высоте соседнюю вершину, известную под названием Восточная Нанда Деви. Вместе с тем никому еще не удавалось взять обе вершины на протяжении одной экспедиции. И вот французы решили осуществить это, причем не путем последовательного восхождения, а перейдя с одной вершины на другую по соединяющему их высокому гребню. Ничего подобного еще не знала история Гималаев; экспедиция сулила много трудностей и опасностей.

Нас было восемнадцать человек: восемь французов во главе с Роже Дюпла, в большинстве лионцы, девять шерпов и представляющий индийскую армию “Нанду” Джайял (теперь уже капитан), с которым я ходил на Бандар Пунч в 1946 году. Сверх того, как обычно, местные носильщики. К сожалению, у нас были неприятности с ними из-за жалованья, однако, несмотря на споры и даже уход отдельных носильщиков, мы продолжали путь, прошли глубокую долину Риши Ганга и оказались в конце концов у восхитительного цветника “Святыни” у подножия Нанда Деви.

“Благословенная богиня”. “Святая гора”...

В предыдущий мой поход сюда нашей целью было не восхождение, и на меня произвела большое впечатление красота горы. Теперь же другое дело: мы пришли взять даже не одну, а обе вершины, и я видел не только их красоту, но и огромные размеры и грозный вид. Особенно внушительной казалась часть горы, служащая ключом ко всему плаву, — соединяющий обе вершины большой гребень, по которому думали пройти французы. Высота главной вершины Нанда Деви 7816 метров, восточной — около 7400 метров; зубчатый гребень нигде не опускается ниже 6900 метров. А длина его превышает 3200 метров! Бесспорно, нам предстояла тяжелая задача, и я не очень-то верил в успех.

Но французы были настроены оптимистически, а Дюпла, чрезвычайно горячий и нетерпеливый человек, считал, что все восхождение можно совершить чуть ли не за пару дней. Конечно, на деле мы двигались не так скоро, но все-таки быстрее, чем почти все экспедиции на моей памяти, и благодаря хорошей погоде вскоре разбили целую цепочку верхних лагерей над базовым. База располагалась на склоне главной вершины, поскольку решено было начать штурм с нее, затем совершить траверс по гребню и спуститься вниз по восточному пику. Штурм и траверс должны были провести лишь двое — сам Дюпла и молодой альпинист Жильбер Винь. Оба были искусными восходителями, особенно Винь; хотя ему исполнился всего двадцать один год, он совершил уже ряд выдающихся восхождений в Альпах и лучшего скалолаза мне не приходилось видеть. Но на Нанда Деви голых скал мало. Там много снега — и большие расстояния. План французов невольно казался мне безрассудным.

Из лагеря 3, где собралась большая часть экспедиции, Дюпла и Винь поднялись с несколькими шерпами выше и разбили лагерь 4 на высоте примерно 7200 метров. Затем носильщики спустились, альпинисты же переночевали и утром 29 июня выступили на штурм. Они несли помимо обычного снаряжения легкую палатку и довольно много продовольствия, так как рассчитали, что придется провести ночь на гребне.

Тем временем были приняты меры к тому, чтобы встретить их на склоне Восточной Нанда Деви. Для этого выделили альпиниста Луи Дюбо, врача экспедиции Пайяна и меня. За несколько дней до завершающего броска мы прошли на противоположную сторону горы и поднялись по восточному пику к высокому перевалу, именуемому седлом Лонгстаффа³⁰. Там мы поставили свои палатки и принялись ждать, а утром 29 июня увидели в бинокли две маленькие точечки, которые поднимались по склону главной вершины в нескольких километрах от нас Они отчетливо выделялись на снегу, и мы проследили за ними до самой вершины, после чего они пропали из поля нашего зрения и больше не показывались. Мы не ждали восходителей в тот же день — ведь они должны были переночевать на гребне. Но наутро мы пошли от седла вверх, чтобы встретить Дюпла и Виня на спуске. Прошло утро — их не было. Полдень — никого. Мы исследовали в бинокли все склоны над нами, но ничего не обнаружили. Мы кричали — никакого ответа. И когда стемнело, пришлось нам вернуться в лагерь.

У нас было условлено, что, если Дюпла и Винь почему-либо повернут обратно и спустятся тем же путем, что поднимались, нам дадут знать и мы тоже спустимся. Однако в тот день не было никаких сигналов, не было и на следующий. Теперь мы уже чувствовали, что случилась беда. Перед Дюбо, Пайяном и мной возникла необходимость принять какое-то решение. Продолжать ожидание на седле значило только терзать себя и было к тому же бесполезно. Надо двигаться — либо вверх, либо вниз.

Мы с Дюбо пошли вверх.

Оставив в лагере доктора Пайяна, который не был квалифицированным альпинистом, мы стали подниматься вверх по склону восточного пика. На седле у нас имелись достаточные запасы, и мы взяли с собой большие ноши, включая палатку, так как решили подняться возможно выше. Весь день мы лезли вверх, затем разбили лагерь. Всего мы разбили три лагеря над седлом; восхождение требовало огромного напряжения сил, и без лагерей мы вообще никуда бы не ушли. Особенно много времени отнял покрытый льдом и рыхлым снегом гребень, противоположный тому, по которому должны были пройти Дюпла и Винь. Он становился все круче и уже... Мы поднимались здесь не первыми — как раз этим путем следовали польские альпинисты двенадцать лет тому назад. Нам то и дело попадались оставшиеся после них веревки и крючья. Однако на старое снаряжение полагаться нельзя было. Мы прокладывали путь заново, по самому гребню, от которого в обе стороны падали вниз трехкилометровые обрывы, по ненадежной опоре, грозившей каждую минуту провалиться у нас под ногами. Часто в последнее время люди спрашивают меня: “Какое из твоих восхождений было самое трудное, самое опасное?” Они ждут, что я скажу — Эверест, но нет, всего труднее мне пришлось на Восточной Нанда Деви.

Мы с Дюбо уже понимали, что нет никакой надежды. найти пропавших, во всяком случае, найти их живыми. И все же мы шли дальше. Гребень становился все круче, опасность сорваться все возрастала, но зато погода держалась хорошая. Шестого июля, ровно неделю спустя после того, как в последний раз видели Дюпла и Виня, мы вышли из лагеря 3, чтобы попытаться взять вершину. Мы знали, что попытка будет единственной, так как наши запасы на исходе. Гребень был все такой же крутой, если только не еще круче, еще опаснее. Мы скользили, мы боролись, мы шли словно по лезвию, теряли равновесие и снова обретали его. Мы делали все — только не падали с обрыва, и я до сих пор не могу понять, как мы не сорвались. Наконец голубое небо показалось не только по сторонам, но и впереди нас — гребень кончился. Вторично была взята восточная вершина Нанда Деви; для меня вторая по высоте после Эвереста.

Победа далась нам с большим трудом. Вид в этот солнечный день на высокие горы и Тибетское плато за ними был одним из красивейших, какие мне приходилось наблюдать. Но ни наша победа, ни чудесный вид не занимали нас в тот момент. Прямо перед нами тянулся гребень, соединявший обе вершины: узкое зубчатое лезвие из льда и снега. Долго мы изучали гребень в свои бинокли, стараясь не пропустить ни одного метра, но не обнаружили ничего. Ничего, кроме льда и снега, страшной крутизны обрывов по обеим сторонам, а еще дальше — океанов голубого воздуха. Трудно было представить себе, чтобы кто-нибудь мог зацепиться на гребне хотя бы на несколько минут, не говоря уже о том, чтобы лезть по нему час за часом.

Делать было нечего. Мы повернули и начали спуск. Теперь поскользнуться было еще легче, чем при восхождении, и нам приходилось передвигаться чрезвычайно медленно и осторожно. В конце концов мы достигли седла, где ждал доктор Пайян, а на следующий день продолжили спуск и пришли в базовый лагерь. Остальные участники тоже не видели никаких признаков Дюпла и Виня после того, как те исчезли из виду около главной вершины. Правда, поначалу они волновались не так, как мы, потому что думали или, во всяком случае, надеялись, что штурмовая двойка вышла к нам на ту сторону горы. Однако наша задержка заставила их понять, что приключилась беда. Наиболее сильные альпинисты попробовали двинуться по следам Дюпла и Виня, но скоро сдались. После этого оставалось только ждать. Небольшим утешением было то, что мы с Дюбо взяли восточную вершину; таким образом, экспедиция не была совершенно неудавшейся, но что значило это по сравнению с потерей двоих товарищей...

Что же произошло с Дюпла и Винем? Как и в случае с Торнлеем и Крейсом на Нанга Парбате — со всеми, кто исчезает в горах, — можно было только гадать. Мне кажется, они дошли до главной вершины. Им оставалось совсем немного, когда мы их видели, и особенных препятствий как будто не предвиделось. Зато, начав траверс трехкилометрового гребня, восходители должны были убедиться, что тут совсем другое дело. Очевидно, они поскользнулись, сорвались в самую крутизну и упали на ледник далеко внизу.

Так или иначе, их больше не было. Отважные люди и прекрасные альпинисты, они, подобно Торнлею и Крейсу, подобно многим другим до них, отнеслись слишком легкомысленно к большой горе и поплатились за это своими жизнями.

Две экспедиции — четыре смерти. Казалось бы, достаточно. Но невезение продолжалось. В том же году в горы пришла еще одна экспедиция, а с ней еще одна смерть.

Это случилось уже осенью, после муссона, в районе Канченджанги, севернее Дарджилинга. Как и в предыдущих случаях, когда я ходил сюда, речь шла не о взятии какой-нибудь одной вершины, а об изучении обширной горной области. Отряд был малочисленным. Он включал всего лишь одного европейца — Жоржа Фрея, помощника торгового атташе Швейцарии в Индии, Пакистане и Бирме, — и нескольких шерпов. Я был сирдаром. Превосходный альпинист, Фрей не ставил себе, однако, никаких честолюбивых целей; от такой экспедиции менее всего можно было ожидать несчастных случаев.

Поначалу все шло хорошо. Погода стояла прекрасная. Войдя в горы, мы совершили много маршрутов вокруг вершин и между ними, исследовали большой ледник Ялунг близ Канченджанги, преодолели трудный перевал Ратонг между Непалом и Сиккимом, который был пройден до нас только однажды. Были поблизости от того места, где много лет назад исчез при попытке взять Канченджангу швейцарско-шерпский отряд и погиб молодой американец Фэрмер, искали каких-нибудь следов, но ничего не нашли. Затем успешно штурмовали ряд небольших вершин в этом районе и оставили на них в жестяных банках бумажки с нашими именами. Напоследок мы решили попытать счастье на несколько более высокой вершине Канг.

Правда, по гималайским масштабам, эта вершина далеко не выдающаяся. Рядом с Канченджангой она кажется просто карликом со своими 5800 метрами. Вообще же она производила довольно внушительное впечатление, никем еще не была взята и казалась самым подходящим завоеванием для такого малочисленного отряда, как наш. Итак, мы вышли к подножию Канга, наметили маршрут и разбили лагерь. До сих пор все шло благополучно, и не было никаких оснований тревожиться. Но на следующую ночь мне приснился нехороший сон. Я знаю, что уже рассказывал о своих снах и, возможно, некоторым читателям они надоели, но я должен говорить правду. Мне и в самом деле приснился нехороший сон, а на следующий день приключилась беда, точно так же как год назад на Нанга Парбате. На этот раз я не увидел во сне никого из знакомых. Я видел самого себя и чужую женщину, которая раздавала пищу, но, хотя я был очень голоден, она не дала мне ничего. Вот и все. Однако, по шерпскому поверью, такой сон — плохая примета, и я встревожился, а когда утром рассказал о нем другим шерпам, и они тоже стали беспокоиться. Но Фрей только посмеялся, произнес что-то шутливое и сказал: “Ну, пошли, пора в путь”.

Возможно, я должен был отказаться. Трудно сказать что-нибудь о таком деле. Некоторые из шерпов не захотели пойти, и в конце концов мы вышли на восхождение втроем: Фрей, шерп Анг Дава и я. Поначалу лезть было очень легко. Мы поднимались по отлогому снежному склону, где ступени просто вытаптывали ботинками, причем мы даже не связывались веревкой. Но потом склон стал круче и снег тверже. Я остановился и надел на ботинки кошки, чтобы идти увереннее. “Вы разве не наденете кошки?” — крикнул я Фрею, шедшему впереди. “Нет, они мне ни к чему”, — ответил он. Мы продолжали восхождение. Снова можно спросить, не следовало ли мне поступить иначе, например попытаться уговорить его, настаивать. Но, как я уже говорил, Фрей был прекрасный альпинист, с большим опытом восхождений в Альпах; он, наверное, бывал в гораздо более трудных местах и к тому же шел явно без особого напряжения. Мы поднимались спокойно и легко — первым Фрей, затем я и последним Анг Дава, по-прежнему не связанные веревкой, на расстоянии примерно пяти метров один от другого. Я осмотрелся — высота около 5200 метров; значит, нам осталось шестьсот метров до вершины.

И тут Фрей сорвался. Как или почему, я не мог понять. Он шел совершенно уверенно вверх впереди меня, а в следующий момент уже покатился вниз. Сначала казалось, что Фрей падает прямо на меня и потянет меня с собой, на деле же он прокатился чуть в стороне. Я уперся как следует и рванулся туда, стараясь задержать его. Тщетно, он был слишком тяжел и падал слишком быстро. Тело Фрея ударилось о мою руку, я ощутил сильную боль, и вот он уже прокатился кубарем мимо меня, мимо Анг Дава вниз по склону, пока не остановился метрах в трехстах ниже.

Впервые за все время восхождений я видел падающего человека. Но другие, которым приходилось видеть подобное, рассказывали мне о таких случаях. На несколько минут ты словно цепенеешь, не чувствуешь ничего и не думаешь ни о чем, кроме того, что в следующее мгновение упадешь сам. Именно так было с Анг Дава и мною. Сначала мы замерли, словно вросли в скалу. Несчастье произошло так быстро, что невозможно было поверить в него, и мне казалось, что если я взгляну вверх, то увижу Фрея на его месте впереди. Но его там не было — он лежал маленьким пятнышком на белом снегу далеко внизу под нами. Наконец я спустился к Анг Дава. Он был страшно потрясен и сказал сначала, что не может идти вниз, потом все же пришел в себя. Мы начали спуск крайне медленно и осторожно, так как знали, что в теперешнем состоянии легко можем сорваться сами. Примерно на полпути я заметил что-то черное на снегу, прошел туда и поднял фотоаппарат Фрея. Затем мы продолжали спуск и подошли к нему самому. Он был мертв, конечно; ни один человек не смог бы пережить такое падение.

Оставшуюся часть пути мы несли Фрея на себе; поблизости от лагеря нас встретили остальные шерпы и помогли. На следующий день мы похоронили его — не на самом леднике, где его унесло бы движением льда, а на морене рядом, сложив на могиле каменную пирамиду. Печальные, возвращались мы в Дарджилинг. Только теперь я заметил, что палец, который я так больно ушиб, пытаясь схватить Фрея, был сломан — первое мое серьезное повреждение за все годы в горах.

Итак, думал я, мой возраст приближается к сорока. “Критический” возраст. И хотя сам я отделался благополучно, мне пришлось участвовать в трех экспедициях с человеческими жертвами... Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг... “Что будет дальше?” — спрашивал я, и мне становилось не по себе. Ведь мне еще оставалось два года до сорока.

<<Назад  Далее>>