ЛАВИНА С ГОРЫ ЮКСПОР

ДНЕВНИКИ ГРИГОРИЯ ПРОНЧЕНКО

Я хочу рассказать достоверную драматическую историю, в которой как бы сопрягаются два времени — тридцатые и семидесятые годы. История эта произошла в Хибинских горах. Вот как довелось мне о ней узнать.

В Хибины в первый раз я попал девятнадцатилетним юношей. Со своими товарищами прошел на лыжах через мрачное ущелье Рамзая в центр Хибинского горного массива, где едва началась добыча апатитовой руды — камня плодородия, на горе Кукисвумчорр и только еще строился город Хибиногорск. Но, увлеченные борьбой с природой, уходя дальше в тайгу, мы лишь издали видели огни на склонах гор. Так мы и не стали свидетелями истории, о которой я хочу рассказать. А началась она именно тогда, здесь, в этих горах в первой половине знаменитых своими темпами тридцатых годов.

Вскоре я уехал в Сибирь на строительство металлургического завода в Кузнецке, а через несколько лет — на крайний северо-восток страны. И только через много лет довелось мне побывать вновь в Хибинах и в городе, прежде называвшемся Хибиногорском, а теперь получившем имя Кировска в честь того, кто осуществлял волю партии по освоению Хибинских гор — Сергея Мироновича Кирова. И опять, как и тогда, давно, я и мои совсем молодые товарищи пришли сюда на лыжах. Но на этот раз не только покорение суровых горных перевалов интересовало меня.

Совсем иным стал Кольский полуостров. Когда-то академик Ферсман радовался сооружению деревянного домика минералогической станции на отдаленном озере Малый Вудъявр в Хибинских горах. Теперь научный центр Кольского полуострова — филиал Академии наук — расположен в новом великолепном городе Апатиты, который вырос по соседству с Кировском, у самого выхода из гор. А рудники Хибин превратились в техническую сказку...

Да, мне было уже немало лет в эту вторую поездку на Кольский полуостров, а мои товарищи по лыжным делам родились после войны, и, может быть, поэтому захотелось мне, чтобы они поняли, как трудно строилось то, что окружало их. Прежде чем уйти на лыжах в тайгу, я разыскал в фондах музея дневники первого секретаря партячейки Григория Степановича Пронченко. Вот тогда-то я и познакомился с событиями, рядом с которыми по воле случая оказался в тридцатых годах, даже и не подозревая, что начинается удивительная история...

Горный инженер коммунист Григорий Степанович Пронченко, крестьянский сын родом со Смоленщины, в двадцатых годах окончил рабфак, а затем — Московскую горную академию. Он начал трудиться в Хибинах в первой геологоразведочной партии, которой руководили геологи Михаил Павлович Фивег и Леонард Борисович Антонов. Инженеры разбурили гору Кукисвумчорр разведочными скважинами и обнаружили в ее нутре огромные запасы апатитовой руды, из которой получают фосфоритные удобрения — суперфосфат. Руда эта оказалась ценной. Она была нужна и для сельского хозяйства Страны Советов и для экспорта за границу в обмен на золото. Ускоренная индустриализация страны требовала значительных количеств валюты для закупки в капиталистических странах современной по тому времени техники. Директивные организации потребовали вести разведку на апатит соседней горы Юкспор в зимнее время, не дожидаясь наступления лета. Такого еще не было. Зимой на вершине Юкспора свирепствовали ураганные ветры и метели и не так-то просто было решиться затащить туда технику, построить буровые и вести работы поистине в белом аду.

СЛОЖНАЯ ПРОБЛЕМА

Секретаря партячейки Пронченко и геолога Леонова, живших и работавших у подножия Юкспора, вызвали к начальнику строительства. “Попутка”, грузовая машина, скоро выкатила из распадка в широкую долину. Меж гор с чернью скалистых склонов и ниспадавших пепельно-серых шлейфов осыпей огромным куском полированного малахита лежало озеро. Даже в пасмурную погоду вода его отдавала в темную зелень. Впереди горы как бы размыкали свои бугристые руки, и там, на дальнем отсюда берегу озера, и еще дальше виднелись дощатые кубы тепляков сооружаемой второй очереди обогатительной фабрики, единственной в мире по мощности, наполовину выведенные стены жилых домов, жемчужные дымы костров, трубы котельных и “буржуек” в тепляках.

Выше дороги по склону горы деловито катил паровоз с платформами, увозя к строящемуся городу добытую на первом руднике апатитовую руду, из которой на суперфосфатных заводах будет получено минеральное удобрение. Паровоз шел быстро, но машина обгоняла железнодорожный состав, и Григорий, невольно радуясь, что мчится быстрее состава, щуря глаза от режущего ветра, вновь ощутил, как интересна жизнь и как важно для страны все, что они здесь делают и еще будут делать. Машина подпрыгивала и гремела как телега, но водитель не снижал скорости: дорога стала, более наезженной и ровной Паровоз о платформами отстал, следуя изгибам склона — уходил в сторону.

Долина все более расширялась, вынося грузовик к светлому провалу, казалось, в самое небо. Мимо проносились встречные машины, мелькали валуны, пригорки, медленнее, как бы поворачиваясь, уходили назад поросшие кривостволым лесом отдаленные склоны гор.

Григорий давно заметил, что в мчащейся машине как-то полнее ощущаешь жизнь, точно ускоряется ее бег. Поглощение пространства бодрит, делает значительнее даже будничные события, вызывает прилив сил. Приходит уверенность, что твои планы обязательно исполнятся и что впереди все будет хорошо...

Впервые он испытал подобное состояние три года назад, приехав сюда после окончания московской Горной академии. Ничего еще здесь не было, даже дороги. И ехал он не в машине, а верхом на лошади по едва набитой тропе среди мшистых кочек и камней, издревле покрытых цветным лишайником. У самого лица проплывали упругие ветви рыже-зеленых северных елок и светлые листочки берез, больно жалили комары. А на душе был праздник, хотя единственное, о чем он мечтал, — поскорее построить буровую вышку в горах, где академик Ферсман одиннадцать лет назад нашел бледно-зеленоватые в изломе куски апатитовой руды. Не терпелось поскорее узнать: глубоко ли в толщу горы уходят пласты руды, хватит ли ее запасов для того, чтобы партия и правительство вынесли решение о строительстве в безлюдных северных горах нового города... Потом были тревоги и разочарования, была будничная хлопотная работа — забрасывали в горы буровые станки и тяжелые нефтяные двигатели, бревна, строительные скобы, бочки с горючим, но то ощущение праздника, которое он испытал, пробираясь по тайге верхом, осталось до сих пор и, наверное, будет теплиться в душе всю жизнь.

Да, была будничная работа, были тревоги и разочарования. Начальник геологической партии, его заместитель, руководители буровых работ на склонах Кукисвумчорра подсчитывали первые миллионы тонн руды в земле, а ученые все еще спорили, можно ли вообще использовать апатит для производства минеральных удобрений. Нигде в мире этот минерал не применялся в химической промышленности, но и нигде не было таких богатых месторождений апатита. Первый пятилетний план уже сверстали, в нем предусматривалось строительство северного химического комбината по производству минеральных удобрений — Невского. Сырье для комбината, фосфориты, планировалось доставлять... из Африки, покупая его за золото в Марокко. Некоторые смирились с этим и не верили в возможность использования хибинского апатита. Да и сам минерал как бы подтверждал их правоту: на старых заводах апатит “не хотел” вариться в суперфосфат. Ученые лихорадочно искали новую методику, новые реагенты, новую аппаратуру, они видели, что спокойно работать нельзя, хозяйственники наступают им на пятки, дорог каждый час.

Но постепенно дело стало налаживаться. Усилиями многих химиков и технологов были найдены способы переработки апатитового концентрата в суперфосфат. Новое сырье пошло на суперфосфатные заводы Ленинграда, Вятки, Воскресенска, Винницы, Одессы. Применили самый совершенный процесс обогащения руды — флотацию, использовав американское оборудование и американский опыт обогащения медных руд. Но обогатительную фабрику построили самую мощную в мире, а дорогостоящие реагенты заменили более дешевыми. В городе у озера, в центре Хибинских гор, достраивалась вторая очередь фабрики в тепляках, которые обогревали сто железных печек-“буржуек”. Почти ежечасно от искр и раскаленных труб тепляки загорались, огонь тушили общими усилиями рабочих и пожарников, но продолжали укладывать бетон...

А первая очередь обогатительной фабрики уже работала, и две тысячи тонн великолепного концентрата были проданы германским фирмам за валюту и вывезены за границу через Мурманский порт. Григорий поверил, что скоро можно будет съездить к Вале. Но именно потому, что проблема апатита была решена, директивные организации потребовали форсировать промышленную разведку Юкспора, не считаясь с зимними холодами. Партия, преодолев сопротивление отдельных специалистов, смело внесла поправку в первый пятилетний план: африканские фосфориты были заменены хибинским апатитом...

ЗИМНЯЯ РАЗВЕДКА

...Да, в мчащейся машине ощущение стремительного движения жизни всегда с особой силой овладевало Григорием. Он стоял в трясущемся кузове, улегшись грудью на кровлю водительской кабины, и горячая волна радостного чувства окутывала его. Все вокруг жило, казалось, неостановимой жизнью, навстречу неслись другие машины с людьми, строительным лесом, механизмами, видна была панорама возникшего на берегу озера города... От избытка чувств он непроизвольно ударил кулаком по крыше кабины. Тотчас его с силой прижало к стенке кабины, и машина, резко замедляя ход, остановилась. Леонов открыл дверцу и встал на подножке.

— Чего у тебя? — спросил он, вглядываясь в раскрасневшееся, припухшее от ветра лицо Григория.

— Да так...— сказал Григорий.— Задумался, понимаешь...

— Садись в кабину, Григорий Иванович,— предложил Леонов.— Болен ты, что ли, как бы не вывалился.

— Смотрю на все это...— Григорий повел рукой вокруг себя.—Понимаешь, мы-то приехали—ничего не было.

Леонов оглядел железнодорожное полотно под горой, силуэты строящейся обогатительной фабрики впереди.

— Ну и что? — спросил он спокойно.— Вот если бы ничего не построили за несколько лет работы, действительно можно было бы удивляться.

— Бесчувственный ты... Вылезь-ка сюда, прокатимся вместе на свежем ветерке,— предложил Григорий.

Леонов посмотрел на него, покачал головой и молча скрылся в кабине.

Но прежде чем захлопнуть дверцу, высунулся и сказал:

— Рад бы быть бесчувственным, да не получается. Работать с бабами одно мучение, а жить без них не могу...

...На улице города машина замедлила бег и вскоре остановилась у дощатого здания управления. Начальник строительства встретил их крепким рукопожатием, стоя посреди кабинета. Высокий, крупный, с ясными глазами. Лет ему, наверное, уже за тридцать. А лучше сказать, едва за тридцать: много ли для хозяйственника, в руках которого крупнейшее дело?

Были у начальника строительства странности, в одной из которых Григорий угадывал что-то близкое самому себе. Представители строительства, разъезжавшие по стране, имели помимо прочих заданий поручение скупать картины. Начальник строительства хотел, чтобы в будущем городе были ясли, детские сады и своя картинная галерея. Он жил будущим, как настоящим, точно так же, как и сам Григорий.

— Почему до сих пор у вас не начато бурение на массиве Юкспора? — спросил начальник строительства, оглядывая обоих.

Первым от неожиданного напористого вопроса опомнился Леонов.

— Нам очень приятно, что вы поддерживаете эту идею...— начал он. Вежливая улыбка проступила на его порозовевшей физиономии.

Начальник строительства чуть склонил голову набок и с недоверием смотрел на него. По его сведениям, у геологов шли споры и никакого дела не было и в помине.

— Дальше ничего не значащего одобрения не пошло? — спросил он.

Леонов искоса взглянул на свое партийное начальство.

— Нет, почему же,— торопливо заговорил он, принимаясь вытаскивать из полевой сумки бумаги.— Заместитель начальника партии — сейчас его нет, он уехал на профсоюзную конференцию — наметил точки буровых на плато Юкспора. Коллектив мы настроили на деловой лад, вот секретарь партячейки.—Леонов обернулся и осекся. В светлых глазах Григория он прочел ярость, тот едва сдерживал себя.

— Вы неправду говорите,— произнес Григорий, с трудом выталкивая слова и обжигая Леонова шальным взглядом.

— Неправду? — негромко спросил начальник строительства.— Вы, секретарь партячейки, отвечаете за свои слова?

— Отвечаю,—сказал Григорий.—Спорим, бумажками шелестим. Дела до сих пор нет. У

— Но и вы, секретарь партячейки, в отпуск собрались,—обозлившись, сказал Леонов.

— Собрался!— сказал Григорий с таким напором, будто отъезд в отпуск вместо участия в зимней разведке — это великая честь.

Начальник строительства энергично прошел к столу и, опускаясь в кресло, сказал:

— Садитесь.

Разговор приобретал угрожающий характер. Оба геолога рядком сели на стулья, расставленные вдоль стены.

— Главный спрос с секретаря партячейки,— сказал начальник строительства.— Что это у вас делается, товарищ секретарь? Богадельня!

— Богадельня! — подтвердил Григорий.

— Григорий Иванович это в запальчивости говорит...—пробормотал Леонов.

— Помолчал бы! — блеснув глазами, бросил ему Григорий.

Начальник строительства негромко заговорил:

— Давно ли вы товарищу Кирову, партии обещали в вашем доме на двадцать пятом километре — выполним, сделаем, обеспечим, построим... И я вместе с вами обещал. Говорили?

— Говорили...— глуховато сказал Григорий.

— А теперь одни бумажками шелестят, другой в отпуск...— протянул начальник строительства. И, посмотрев прямо в глаза Григорию, неожиданно спросил: — Года три, наверное, дома не был?

— Три года.

— Так! — как бы подытожил начальник строительства. — А вы?—Он перевел взгляд на Леонова.

— Вот карта...— Леонов, опять было открыл полевую сумку.

— Подождите с картой,— властно сказал начальник строительства.— Вы мне лучше скажите, чем вы предполагаете заняться зимой? Камеральной обработкой полевых материалов?

— Ну...— протянул Леонов,— геологи должны же вести камеральную обработку...

— В тепле,—подсказал начальник строительства.— А вас опять в горы,— как бы сожалея, произнес он.— На холод, в бураны... Обидно, ничего не скажешь.

Григорий встал.

— Я никуда не поеду,— сказал он, вытащил из кармана конверт и сунул его обратно.— Письмо жене,— сказал он. И остался стоять, словно ждал, что ему ответят.

Начальник строительства молчал. Григорий упрямо не опускался на свое место.

— Как настроение рабочих?—наконец спросил начальник строительства.— Верят они в необходимость ц возможность зимней разведки на Юкспоре?

— Будут работать,— сказал Григорий.— Разные, конечно, есть... Основной костяк здоровый, можно положиться.—Григорий помолчал, нахмурил тонкие брови и, вдруг оттаивая, теряя напряженность, заговорил: — Предложили затаскивать грузы на Юкспор в розвальнях на тросе, лебедкой. Думаю, верное дело. Рабочий народ зря фантазировать не станет.

— Идея! — воскликнул начальник строительства и встал. Глаза его улыбчиво засветились, стали совсем мальчишескими.—А мы тут в управлении спорим, как вам в снегу поднять наверх оборудование. Вот что, товарищи, времени терять нельзя, того гляди, бураны начнутся. Ну, а в отпуск...—он помедлил и как-то мягко и неуверенно сказал, обращаясь к Григорию: — Может, ее сюда привезешь?

Григорий потупился и ничего не ответил.

— Ну ладно, как знаешь, не в свое дело вмешиваюсь. А поблагодарить тебя обязан, крепко помог нам своим решением... Уж не знаю, как тебе самому придется. Ну, что сделаешь, нужно, товарищи, история ждать не будет. Громкие слова, но правда. Жестокая правда. Верно сказано: в десять лет нам надо сделать то, что они сделали в сто. Сегодня доложу Серго Орджоникидзе, что работы на Юкспоре начаты. Так, что ли, товарищ секретарь партячейки?

— Можно докладывать,— сказал Григорий,— сегодняшним числом. Поговорить нам надо в отделе механика, кое-что попросить.

— Лишнего не набирайте,— сказал начальник строительства,— самим не хватает.

Григорий и Леонов вернулись в поселок под вечер. Едва сошли с автобуса, повстречали телегу с сеном. Возчик в полушубке вышагивал рядом с телегой, спросил, где тут на двадцать пятом километре конбаза рудника. Григорий сразу оценил положение: сено им позарез нужно, наверх, не мешкая, придется гнать вьючных лошадей с разобранной на части лебедкой, тросом, продуктами. Хоть и чужое сено, рудничное, а что сделаешь...

— Приехал! — сказал он.— Поворачивай, вон видишь проселок между камней.

— Ты что же самоуправствуешь? — воскликнул Леонов, когда возчик и телега скрылись из глаз.— Рано или поздно разберутся, начальству доложат.

— Как-нибудь отговоримся,— сказал Григорий.— Что лошади на Юкспоре жевать будут? Лошади не олени, из-под снега ничего не достанут.

— Хитер ты мужик, Григорий Иванович! — сказал Леонов.— Я бы и не подумал.

— Много ли тут хитрости надо?

— Хитрости, может, и немного. Удивляюсь, как в тебе нутро крестьянское с этими чертовыми горами уживается? Рос ты в лугах среди пашен, а теперь от гор тебя не оторвать, прикипел ты к ним всем сердцем. Почему так?

— Горы? — спросил Григорий. Прошагал несколько секунд молча и негромко заговорил: — Чужие для меня горы... До сих пор чужие. Бывает, глянешь на них и думаешь: сожрут когда-нибудь... Потом притерпишься, и ничего.

— Так что же тебя тут держит?

— Жизнь мы с тобой сюда привезли. Без нас горы мертвы оставались бы и тысячу, и две тысячи лет. Вот то и держит. А более всего держит меня здесь работа, создание города — дело нашей большевистской партии, без которой мне жить невозможно...

— Пожалуй, ты прав...— произнес Леонов.

— А из деревни ушел я не от пашен, не от лугов, не от людей и крестьянской работы...— неожиданно заговорил Григорий.— Жадности человеческой не стерпел, жить захотел по-другому, не так, как братан мой...

Леонов шагал молча и время от времени искоса поглядывал на попутчика. Никогда он не слышал от Григория подобных откровений.

...Спустя каких-нибудь две недели после первого снега, выпавшего на вершинах, склоны гор побелели до подножий, и оттого горы стали казаться грозными, враждебными и неприступными. Вскоре снег засыпал и долины, просветлив редкие леса. Оспины деревьев не поднимались и на треть горных склонов. На гребне цирка Юкспор, над поселком холодно курились рваные флаги поземки, и те, кто проходил по улочке и взглядывал вверх, невольно поеживались, представляя себе, как режущий ветер метет там космы мелкого, больно, как песок, секущего лицо снега.

Первый караван лошадей затащил наверх тес, бревна, оконные рамы, кипы войлока для утепления дома буровиков. Тросы и разобранную на части лебедку забросили вторым караваном. Часть лошадей едва сошла вниз, две пали на вершине от голодухи и непосильной работы, одна сорвалась и разбилась на скалах при спуске. На том лошадиный транспорт и кончился. Все остальное — продукты и строительные материалы — затаскивали на своих плечах. Григорий вместе с рабочими по два раза в день поднимался на Юкспор. Ни ветер, ни поземка не могли остановить их, и лишь сильные бураны приходилось пережидать вверху или внизу. Подъемник соорудили, как и предлагали рабочие, из розвальней, троса и лебедки. Вышки строили, не обращая внимания на бураны, а чтобы не заблудиться, протянули канаты на стальных штангах от домов к буровым...

За зиму промышленная разведка на Юкспоре была закончена. Пять скважин прошли сотни метров по богатейшим пластам руды. Вскоре на горе Юкспор был заложен рудник.

КАТАСТРОФА

В долине на двадцать пятом километре, где когда-то Киров проводил совещание с геологами, вырос городок горняков. Вдоль склона Юкспора протянулась улица Комсомольская. Грозные скалистые цирки возвышались над человеческим жильем. 5 декабря 1935 года в 4 часа утра во время буранов массы снега обрушились вниз — впервые за все время, как люди поселились здесь. Лавина сбросила с рельсов проходивший по склону горы паровоз и, ринувшись дальше, под основание срезала два дома со спящими людьми. Это была невиданная еще здесь катастрофа.

После обвала Пронченко был назначен начальником первой противолавинной службы в Хибинах. Он не отказывался от трудных и опасных заданий — уж такой это был человек. Никто тогда, ни в нашей стране, ни за рубежом, не знал, как бороться с лавинами. Академик Ферсман был направлен в Швейцарию, в Давос, но и там не знали, как оберегать от лавин промышленные сооружения. Пронченко поручили срочно создать на горе наблюдательную станцию и вести исследовательскую работу и оперативное оповещение об угрозе обвала. Надо было отремонтировать дом на вершине Юкспора, который Пронченко сам когда-то построил, и немедленно начать наблюдение за снегом.

Через несколько дней после катастрофы, едва только были получены строительные материалы, Пронченко вместе с двумя товарищами в метель отправился на вершину. Ночью невредимыми они спустились в поселок. Горы, будто пораженные волей и бесстрашием людей, щадили их.

В ту ночь Пронченко сделал последнюю запись в своем дневнике:

“Я решил подняться сразу после просмотра инструкций по наблюдению за снегом на Юкспоре... Порывы ветра заносят глаза, снег бьет в лоб, щеки, мешает продвигаться. Кругом только свист пурги. Веха. Веревка... Находим почти по крышу занесенный дом. Внутри темно. Зажигаем спички. Стены обиты войлоком. Доски пола играют под ногами. Их устилает щепа, груды снега. Писать и писать надо о наших людях. Лезть вверх, в буран, под нависшие камни и карнизы снега?.. Кто знает о нас, кто думает о нас в эту ночь тьмы и метели?..”

Днем в хорошую солнечную погоду Пронченко с отрядом рабочих, нагруженных строительными материалами, поднимался по тому же цирку. Он считал, что не имеет права медлить. Внезапно ослепительная поверхность снега в верхней части цирка потускнела, сетка трещин разорвала снежный покров. Звук, похожий на шелест сминаемого листа, разросся, охватил всю долину и перешел в грохот обвала. Снежная комета с длинным хвостом помчалась вниз, разбросала тех, кто шел впереди,— они отделались ушибами, и обрушилась на Пронченко...

Его искали несколько часов. Над ним оказалось всего полметра снега. Человек был мертв, лавина задушила его. Позднее нашли портфель, с которым он шел вверх. Кроме деловых бумаг, там оказались материалы VII конгресса Коминтерна, брошюра с докладом Эрколи (Тольятти) на конгрессе. Видимо, коммунист Пронченко намеревался провести на вершине Юкспора беседу с рабочими...

Вот что мы узнали тогда из дневников Пронченко и акта о его трагической гибели. Для этого нам пришлось задержать на время свой уход из Кировска в тайгу на лыжах, но мы не жалели о потраченном времени. История жизни и смерти Григория Степановича Пронченко раскрыла для нас трудовую героику тридцатых годов.

Гибель одного из первооткрывателей апатитовой руды Юкспора не оборвала героической истории, о которой идет здесь рассказ. История эта, как вскоре мы узнали, имеет свое продолжение в наши дни.

КОЖИН И ГУЩИН

Нам захотелось познакомиться с рудником, действующим на месторождении, впервые обследованном Пронченко и его товарищами. И мы еще раз отложили свой выход в тайгу.

У подножия Юкспора мы разыскали старшего маркшейдера Владимира Сергеевича Кожина, невысокого, неторопливого на слова человека, и попросили показать рудник. Кожин повел нас внутрь горы, по пути объясняя, что она пронизана сверху донизу тремя шахтными стволами — по двум спускают руду, третий служит для подъема людей наверх к выработкам под самый купол вершины. А у подножия Юкспора гору насквозь пробили туннелем, по которому входят в нее за рудой железнодорожные составы, И в смену внутри горы работает 250 человек. Вот что такое Юкспор в наше время!

По одной из штолен мы вышли на белый свет и оказались в самом верху цирка Пронченко. Медленно зашагали вниз по широкой, едва пробитой в скалах дороге, по которой поднялся наверх экскаватор.

Владимир Сергеевич неторопливо рассказывал, как они предполагают увеличить производительность рудника. Инженеры рудника отстаивали перед руководством комбината, его главным инженером Гущиным смелый проект увеличения фронта подземных работ вдвое. Им говорили, что предлагаемая ими “центральная разрезка” приходилась как раз под самым куполом Юкспора, где давление горных пород максимальное. А они, и Кожин в том числе, опираясь на знание особенностей строения горы, на свои расчеты, убеждали, что дело верное, что они готовы взять на себя ответственность. Их расчеты легли на стол главного инженера. А “главный”, Гущин, человек, который когда-то начинал на том же руднике и должен был знать гору, все еще молчит... Когда мы спустились до самого низа дороги, я обернулся к искромсанному цирку и спросил Кожина о лавинах.

— Да, этой зимой сошла тут одна,— небрежно сказал он,— видите, снесла бетонную стенку штольни, да и рассыпалась, не добежав до низа. Теперь тут все по-другому...

Да, по-другому. Катастрофическим лавинам не дают сойти, расстреливая из миномета их зародыши.

Я отправился к главному инженеру комбината Владимиру Васильевичу Гущину выяснять судьбу “центральной разрезки”.

Мы беседовали долго. Гущин оказался увлеченным своим делом человеком. Стараясь не показать своей пристрастности, я спросил его о предложении Кожина и его товарищей. Но он все-таки угадал мое настроение и рассмеялся.

— Они молодцы-ребята,— сказал он,— увлекли и вас, смелые настоящие инженеры. Надо все взвесить, а потом мы решим. У нас еще есть время подумать — вот в чем дело. Согласитесь, что я прав. Да к тому же,—продолжал Владимир Васильевич,— “центральная разрезка” — это частный случай. У нас есть гораздо более важные заботы. Вы обратили внимание, за время нашей беседы мне позвонили всего два раза. Я не занимаюсь ни поисками вагонов, ни взрывчаткой, ни другой “текучкой”. Мое дело — планировать техническую политику, предвидеть будущее и создавать его сейчас...

Я поймал себя на том, что смотрю на инженера, недавно вернувшегося из командировки в Швецию, глазами Григория Степановича Пронченко. Мне показалось, что этот инженер из его, Григория Степановича, будущего — нашего настоящего.

Тогда у меня не было времени выяснять, какие это “гораздо более важные заботы” волнуют Гущина. Начиналась метель, и нам надо было уходить из Кировска, пока еще перевал был открыт.

...Не знаю, поняли ли товарищи, с которыми я приехал в Кировск по спортивным делам, охватившие меня чувства, когда мы знакомились с городом, с рудником Юкспор и судьбой Пронченко? Осознали ли, что все мы — из его мечты, много лет назад спланированной партией| и осуществленной народом?

Пожалуй, если и поняли, то все-таки не до конца. Потому что, когда мы ушли на лыжах в тайгу и давали концерт самодеятельности лесорубам и я там рассказывал о них, моих ребятах, они потом посмеивались надо мной: ну кому могли быть интересны их биографии и их работа? А ведь даже профессий-то многих из них — электронщиков, операторов счетно-решающих устройств — в начале тридцатых годов не существовало.

Да, почаще надо вспоминать, что живем мы в будущем, которое планировалось партией и начало осуществляться советскими людьми двадцатых и тридцатых годов, и что там, далеко впереди, будут реально существовать люди, научившиеся жить лучше нас — люди из нашей мечты...

Через несколько лет, теперь уже после XXV съезда партии, я еще раз наведался в Кировск. Мне хотелось восстановить более полную картину битвы за апатит в последующие годы вплоть до наших дней. Каждый этап этой битвы связан с выполнением решений нашей партии в труднейших условиях Севера. “В нашем микромире”, как сказал мне тогда Владимир Васильевич Гущин. Но как бы ни был мал по сравнению с необъятностью нашей Родины этот “микромир” — в событиях, о которых я уже рассказал и о которых пойдет речь дальше, запечатлелись исторические шаги нашей страны в будущее.

ДВА ВЗРЫВА

Итак, ненадолго вернемся несколько назад, к пятидесятым годам. Владимир Васильевич Гущин работал тогда начальником Юкспорского рудника. Именно в то время Гущин понял, что “главное направление” в конкретных условиях Хибин — это поиск более эффективной системы взрывных работ и связанной с этим новой организации добычи руды. Как показывали расчеты, надо было разработать наиболее экономически выгодную скважинную отбойку руды. Разбуривание скважины станками и механическое проталкивание в их глубину зарядов взрывчатки — вот что сулило избавление от ручного труда и одновременно улучшение условий, в которых работали горняки. Новый метод не встретил поддержки руководителей комбината. Тогда Гущин попробовал бурить скважины на свой страх и риск. Экономический эффект от скважинной отбойки руды для того времени оказался поразителен.

К маю 1953 года коллектив рудника взял повышенные обязательства по отбойке руды. Гущин распорядился подготовить массовый взрыв с помощью скважин. То ли работа была выполнена небрежно, то ли не хватало опыта в организации новой системы отбойки руды, но взрыв не сработал, произошел, как говорят, прострел.

Сейчас Владимир Васильевич вспоминает неудачу с юмором, тогда же “прострел” оказался для него личной драмой.

— Да, был риск во внедрении скважинной системы,— рассказывал мне Гущин.— Риск в нашей работе всегда присутствует, все дело в том, оправдан он или это авантюра. Понимаете? Сперва скважинная система шла очень плохо. Сейчас она давно внедрена. Тогда полгода мы рвали скважинами, а под май пятьдесят третьего ничего не получилось.— Владимир Васильевич усмехнулся.— Ну и тут произошла мне страшная выволочка... И кончилось тем, что издали разносный приказ, и крику, и шуму стояло много. Да, когда ты хочешь что-то сделать, ты рискуешь. Куда же уйдешь от этого?..

Он замолчал. Мне не хотелось нарушать его раздумий, я ждал, что он вспомнит еще что-нибудь о той истории.

Но он заговорил о другом:

— Насколько обоснован риск? Важно, на каком уровне ты находишься. Сейчас у меня, главного инженера комбината, и рабочая сила, и средства, и возможности технические, и опыт... Да, я и сейчас рискую, не могу не рисковать, иначе невозможно выполнить возросших плановых и сверхплановых заданий десятой пятилетки. Но у меня есть резервы, запасные места, и в случае провала эксперимента комбинат не “прогорит” с планом...

Позднее, уже после неудачи со взрывом, этот человек прошел через многие драматические стечения обстоятельств. Наиболее жестокий удар судьбы подстерегал его, когда он стал главным инженером и в его руках оказались все технические и экономические возможности и резервы.

Система скважинной отбойки руды все еще требовала серьезных уточнений. Гущин добился права создать специальную исследовательскую группу инженеров. Его упорство объяснялось просто: лишь окончательное решение проблемы, как он считал, могло вплотную подвести к организации поточного способа добычи апатита.

Поздним вечером двадцать девятого декабря 1963 года Гущину доложили, что готовящийся экспериментальный взрыв вышел из-под контроля людей. Ни сам Гущин, ни крупнейшие эксперты, которые были вскоре собраны следственными органами со всей страны, не смогли определить причины происшедшего. Эксперты насчитали шесть возможных обстоятельств, которые могли привести к преждевременному взрыву.

Дело было настолько сложным, что следствие затянулось на полгода. Гущин получил отпуск — сразу четыре скопившиеся за его работу на Севере отпуска и... принялся за подготовку кандидатской диссертации. Обобщал поиски наиболее эффективных форм и методов организации горных работ. Здесь можно было бы произнести красивые фразы о силе человеческого духа или, может быть, о холодной расчетливости делового человека. Нет, ни то, ни другое. Единственная возможность не дать своей человеческой личности погибнуть в бесплодном самоанализе—бесплодном, пока не выяснятся причины несчастья,— в бессоннице длинных ночей, в переживании отчужденности друзей или тех, кого он до недавнего времени считал друзьями, заключалась в том, чтобы продолжать дело, которым он был занят все эти годы.

...Следствие закончилось. Гущина ни в чем нельзя было обвинить. Он защитил диссертацию и получил звание кандидата технических наук.

В семидесятых годах Владимир Васильевич, опять главный инженер комбината, продолжал решать все ту же задачу улучшения скважинной зарядки и отбойки руды. Казалось, никакие личные драмы и катастрофы не были в состоянии остановить этого человека. Его можно понять: там, далеко впереди, в конце десятой пятилетки, как показывали его расчеты, можно будет постепенно перейти к потоку, что сулило небывалое увеличение производительности труда...

Грозным препятствием на пути к будущему все еще стояло незнание закономерностей “работы” взрыва для получения размельченной руды. Именно размельченной, ибо никакой конвейер не в состоянии волочить на себе неподъемные глыбы. Нужны были новые смелые решения и новые отважные люди, готовые целиком отдаться делу.

Может быть, в то время Гущин вспомнил о талантливом инженере Юрии Васильевиче Демидове, едва вставшем в строй после тяжкой болезни. Так или иначе, в 1971 году Демидов, говоря его словами, “пошел в науку”. Но не потому, что искал легкой жизни за лабораторным столом. Он взялся решить проблему, перед которой его товарищи отступили тогда, в шестьдесят третьем, остановленные вышедшим из-под контроля взрывом. На языке науки тема его кандидатской называлась так: “Создание параметров буровзрывных работ, позволяющих получать размельченную руду”.

Совершенно поразительно, что именно Демидов—человек, которого, казалось, на всю жизнь должна была приковать к постели болезнь, Демидов, который после нескольких лет инвалидности и почти полной немощи едва оправился от тяжкого недуга и с тростью в руке стал ходить на работу, все-таки решил — и при том в короткие сроки — одну из важнейших для технического развития комбината проблем.

И вот здесь необходимо подробнее рассказать о самом Демидове.

ДЕМИДОВ

Моя встреча с Юрием Васильевичем Демидовым состоялась у него на квартире. Но даже зная о том несчастье, которое произошло с ним, я в начале беседы не заметил никаких последствий и, лишь когда хозяин дома пошел проводить меня в переднюю, увидел, что передвигается он, опираясь о трость.

Демидов приехал в Кировск сначала на преддипломную практику в пятьдесят седьмом, а затем — на постоянную работу, на Юкспорский рудник, начальником которого тогда был Гущин. Молодой инженер повторил “на подземке” точно такой же путь, как и Гущин, начав с должности горного мастера. В 1963 году он стал начальником участка. Этот год по стечению обстоятельств оказался роковым и для него, и для Гущина.

— Участок у нас тогда был большой,— с характерной манерой говорить быстро, но отчетливо произнося слова, рассказывал Демидов.— Самый большой на комбинате. Мы выдавали столько руды, сколько дает целый рудник. Это был 740-й горизонт под самым куполом горы Юкспор, наиболее тяжелый по горным условиям. Через дырявую кровлю с поверхности просачивалась вода... Ну вот, в шестьдесят третьем году на Юкспорском руднике я сломался... Тридцать первого мая...

Произнес он эту фразу так спокойно, буднично, что я не сразу понял трагический смысл слова “сломался”.

Тот день, 31 мая, был для Демидова последним в должности горного мастера. Он сдавал дела на руднике и с первого июня должен был вступить в новую должность заместителя начальника технического отдела управления комбината. Уже в новом качестве начать работу опять с Гущиным, который к этому времени стал главным инженером комбината. Последний день под землей...

Демидов обходил свой участок. Напоследок заглянул в большую выработку, предназначенную для испытания новой схемы скважинной отбойки. Скважинная отбойка — она все время была в поле их внимания и совершенствовалась с каждым годом. Ту выработку вертикально рассекала полоса глины — окисленный участок руды, непрочная порода. Демидов присел отдохнуть, оперся спиной о скалу. Где-то взорвали породу, чуть-чуть тряхнуло. И в этот момент сверху сорвался камень. “Хороший камень! — спокойно заметил он, рассказывая мне эту историю,—килограммов семьсот”...

Демидову повезло: он держал в руках вертикально поставленную штангу. Обломок скалы вначале ударился о нее и раскололся на куски по 50—70 килограммов.

— Завалило в сидячем положении,— обстоятельно рассказывал Демидов.— Поломало, как потом оказалось, ребра, ногу... Ну и спину сломало. Я хотел помочь рабочему, который откапывал меня, и не смог— ноги парализованы. А я не верил, сам себе все говорил:

“Ну ничего страшного, в конце концов люди ломают ноги — и ничего, выживают...”

Гора Юкспор словно не хотела сдаваться людям, словно мстила за каждый их успех. Люди нашли способ бороться со снежными лавинами,— теперь гора обрушила каменную лавину. По счастливой случайности пострадал лишь один Демидов...

Все дальнейшие события борьбы Демидова за свою жизнь и за свою человеческую личность, занявшие несколько месяцев, а потом еще и годы, здесь, хотя бы коротко, надо пересказать, потому что в судьбе этого одного человека отразилась частица истории нашего времени...

Нейрохирургическая операция на спинном мозге, больничные койки... И все без надежды на выздоровление. Такие же больные, лежавшие вместе с Демидовым, не двигались в течение десяти, пятнадцати, двадцати лет...

Единственный человек, который не терял надежды — или делал вид, что не теряет,— была Маша, его жена, тоже горный инженер. Они встретились еще на первом курсе. Юрий приехал из Норильска с большими деньгами, привык, как говорится, жить широко. Маша, дочь погибшего в войну офицера, жила скромно. Много ли могла зарабатывать мама, секретарша учреждения? Маша постепенно отучила его от постоянных вечеринок с приятелями, в которых у него никогда не было недостатка. Потом принялась за его успеваемость. Каких только преград не может преодолеть любовь! Поженились они на четвертом курсе...

Маша помещалась вместе с ним в мужских палатах и ухаживала за ним и его соседями днем и ночью. Раскладушку ей ставили подле его кровати.

Когда оба они рассказывали мне об этих испытаниях, я спросил у Юрия Васильевича: раскрылось ли что-то новое в личности жены?

— Для меня — нет,— совершенно определенно ответил он.— Знал, что Маша именно такая. Маша ответила на этот вопрос иначе:

— По сравнению с тем, каким он был на первом курсе, он предстал передо мной совершенно иным. Я долго находилась в больницах, видела, как некоторые совершенно опускают руки и ругаются, и с жизнью хотят расстаться...

— Я понял,—заметил Юрий Васильевич,—что можно управлять собой, не распускать себя... Случился такой момент, когда я едва не умер. Маша спасла меня, и вот после того я взялся за самого себя... Такой интересный момент,— вернулся он к тому, видимо, тяжкому воспоминанию.— После операции состояние было гадкое. Наверное, недельку-полторы я жил на морфии. Помню, мне ввели морфий раз, ввели морфий два. И потом я забылся. И вот такое состояние, что я здоров. Совершенно здоров. Что я могу встать и пойти...

— Это как бы сон?

— Да. Я пытался тогда вставать. А движение в тот момент, сразу после операции, было смерти подобно. И они там ночью — и Маша, и все,— меня держали. И удержали. И я проснулся в тот момент и понял, что буду жить...

После операции опять больничные койки и раскладушка для Маши, поездки в специальный санаторий в Саках. Через несколько месяцев оба они вернулись в Кировск, в свою квартиру, почти ни с чем. Если не считать проснувшейся в нем и никогда более не утихавшей жажды жизни.

Там, в Кировске, а вернее в поселке двадцать пятого километра, где когда-то жил и Пронченко, Демидов понял: встать на ноги ему поможет только его собственная воля, его терпение, его жажда жизни. Надо заставить себя, перешагнув через боль, делать то, что он еще способен делать сам: мыться, сидя в ванне и прогоняя Машу, стремившуюся ему помочь; передвигаться по квартире, держась за стены; готовить обед, стирать... И ежедневно вести физические упражнения, особенно для брюшного пресса, именно эта группа мышц сейчас испытывала главную нагрузку. Маша достала несложные снаряды для физических упражнений и развесила в квартире.

И попутно, на случай, если нельзя будет спускаться под землю, он принялся готовиться к сдаче экзаменов на экономический факультет своего же института, чтобы приобрести вторую профессию. Главная же его цель заключалась в том, чтобы остаться горняком. В это время к ним зашел Владимир. Васильевич Гущин, осмотрел гимнастические снаряды, поразился воле и настойчивости Демидова, мысленно склонил перед ним голову.

Они расположились в креслах и повели обычную в таких встречах, как будто ничем не примечательную, беседу о том, что делается на комбинате. И все же она, эта встреча, была полна особого значения для каждого из них. Демидов видел, что перед ним инженер высокой культуры, поднявшийся как человеческая личность на общей для страны волне. С новой неистребимой силой захотелось ему крепко встать на ноги и трудиться вместе с этим человеком, вместе с другими...

А Гущин, давно распознавший в Демидове ум, трудолюбие, инженерный талант, теперь видел в нем еще и одухотворенность, и страсть к жизни. Факел, пылавший в душе Демидова, не мог не пробудить у Гущина размышлений о том, что одной четкости и требовательности в отношениях с людьми мало. Кто они, его товарищи? Каков их внутренний мир, что таится в их душах до поры до времени?..

Гущин не знал тогда, что ему самому вскоре придется вот также заставить себя собрать все нравственные силы души, чтобы выстоять. И, кто скажет, не помогла ли ему в этом, после взрыва 1963 года, встреча с выздоравливающим Демидовым?

УКРОЩЕННАЯ ЛАВИНА

Конечно, в какой-то мере я искусственно выделяю “ниточку” деловых и человеческих отношений Демидова и Гущина. На комбинате, или, как теперь говорят, в объединении “Апатит”, трудится множество первоклассных и самоотверженных рабочих, техников, инженеров. И решается немало проблем. В том числе сложных проблем, связанных с обогащением руды. Большая заслуга в этом принадлежит директору объединения доктору технических наук Г. А. Голованову. Рассказ об административной и научной деятельности этого интереснейшего человека, несомненно, может составить основу большого самостоятельного очерка. Но кроме соображений о том, что обо всех важных проблемах в одном очерке не расскажешь, меня извиняет еще и то, что в жизни и деятельности Гущина и Демидова и в самом деле есть много событий, их связывающих. А проблемы добычи руды, о которых здесь идет речь,— важнейшие для объединения...

Демидову пришлось быть дома около трех лет. Восстановление здоровья шло чрезмерно медленно, и все же прогресс был налицо: сначала Юрий Васильевич ходил на костылях, потом с двумя палочками, потом с одной...

И вот именно Демидов, этот удивительный человек, в семидесятых годах решил, наконец, важнейшую для комбината проблему. Были расчеты, лабораторные работы, экспериментальные массовые взрывы, которые больше не выходили из-под контроля людей... Сложнейшую работу завершили не только без ущерба для выполнения плана. Решение проблемы дало экономию в три миллиона рублей и позволило увеличить выдачу руды...

В этот последний мой приезд в Кировск у Гущина было очень мало времени для разговоров со мной. Но все же, увлекшись темой беседы, он перешел от событий прошлого к делам настоящим и рассказал, что они нашли подходящий конвейер для первого промышленного эксперимента организации поточной добычи руды. Многолетние поиски стали реальностью лишь в конце девятой пятилетки.

— Первый эксперимент у нас прошел,— говорил Гущин.— Вот на Юкспорском руднике. Год шел.

— Год? Эксперимент с размахом!

— У нас миллионы тонн руды. Надо крупные эксперименты ставить, чтобы все-таки ошибок было меньше. Вы знаете, иногда можно недодумать, увлечься чем-то...

— Кто же был автором?

— Может быть, нескромно сказать, но это я был автором...— Гущин рассмеялся.— Одна из глав моей работы, докторской диссертации...

— Будущей?

— Нет, я защитил ее уже. Мы с вами давно не виделись...

Промышленный эксперимент!.. Предстояло выяснить, на что способен поточный способ. Главное заключалось в том, чтобы конвейер ни на минуту не останавливался. А если поезда не справятся с лавиной апатита из нутра горы Юкспор? На этот случай требовался “буфер” — промежуточное хранилище руды между непрерывно текущим каменным потоком и думкарами железнодорожных составов. В такой схеме Гущину виделся путь для выполнения возросших показателей десятой пятилетки-

Не будем приводить дополнительных технических подробностей, скажем только, что эксперимент прошел более удачно, чем рассчитывали. Его провели работники службы главного инженера комбината, начальник Юкспорского рудника Николай Егорович Гадалин, главный инженер рудника в то время Николай Иванович Дяченко, начальник участка Борис Михайлович Гладкий, инженер центральной лаборатории Юрий Александрович Епимахов и многие другие.

...Летом на комбинат приехал министр. Следовало “найти” дополнительный миллион тонн концентрата сверх плановых заданий. Такова была поправка партии к плану последнего года десятой пятилетки по апатиту. И хотя страна вышла на первое место в мире по производству минеральных удобрений, дальнейшая интенсификация сельского хозяйства настоятельно требовала форсирования добычи хибинского апатита.

Министр убедился, что полным ходом идут горно-подготовительные работы по освоению нового месторождения апатитовой руды — Коашвинского. И конечно, не последняя роль в получении лишнего миллиона предназначалась новой системе поточной добычи руды: готовился второй промышленный эксперимент еще больших масштабов, чем первый. Да, требуемый миллион “проходил”!..

Когда министр после изучения возможностей комбината вернулся в Кировск, на город налетел сумасшедший заряд снега. Летом-то! Будто природа предостерегала людей. Но давно уже прошло время грозных снежных лавин с горы Юкспор, теперь эта гора давала другую лавину — поток руды. Непогоду восприняли с юмором, хотя и непривычно было приезжему человеку пробиваться в дом сквозь снежные вихри летней пурги...

<< К содержанию  Далее >>

Вернуться: С. Болдырев. Лавина с горы Юкспор