Марк ДЮРГЕРОВ. ПРОГУЛКА К «ИМПЕРАТОРАМ»

Дюргеров Марк Борисович. Кандидат географических наук, старший научный со-грудник Института географии АН СССР. Участник ipcx Советских антарктических экспедиций. Автор 41) научных статей. Живет и Москве.

В том году суда антарктического флота поздно заканчивали навигацию. В середине апреля «Михаил Сомов» еще выгружал остатки оборудования на рейде Мирного. Двигатели судна работали непрерывно, пытаясь противостоять напору стокового ветра. Судно стояго носом к ветру и двигалось взад и вперед в полынье, вспарывая килем намерзающий молодой лед. Наконец все переправлено на континент, а самые тяжелые и негабаритные грузы, которые Ми-8 не смог взять на подвеску, были перегружены на небольшой островок — до поры, пока станет прочно зимний лед и можно будет по нему организовать зимнюю дорогу для вездеходов.

Под утро «Михаил Сомов» развернулся в полынье и по своему старому следу пошел на север. По пути в кают-компанию на завтрак мы долго стояли на высоком крыльце, и желтые палубные надстройки «Сомова» еще дважды проплыли в разрывах между заякоренными на мели айсбергами. На горизонте осталась только их белая стена, которая отсюда, за 10 миль, казалась сплоченной. Стена сомкнулась, отгородив нас на год от забот Большой земли. По оставшейся полосе битого льда пробежала последняя рябь, и море Дейвиса сковало льдом, кромка его двинулась дальше к северу, отвоевывая у Южного океана новые просторы для Антарктиды.

По утрам в кают-компании много пустых столов. На завтрак ходят не все. После ночной вахты спят дежурный метеоролог, радист, а астроном и сейсмолог пришли бы, да надо одеваться по полной форме, чтобы от дома геофизиков дойти на другой конец поселка. Поэтому они предпочитают попить чайку в своих апартаментах и улечься до обеда. Правда, это непорядок, и начальник обсерватории давно грозится лично следить за соблюдением распорядка дня. Теперь, после ухода судна, когда закончены все авральные работы, пустующие столы, возможно, заполнятся. Но сегодня Кузьмич еще не готов к борьбе с «совами». Выглядит он совсем измученным, похоже, что спать не ложился. Наверное, всю ночь сидел на связи с «Сомовым», а потом, как и мы, следил за его выходом изо льдов.

Подросли птенцы, но взрослые еще заботливо опекают их	В многотысячной колонии не каждому пингвину удается найти себе пару	Если родители чужого птенца ушли в поисках корма, можно позаботиться и о нем	Каждая пара выводит одного птенца...

Но Кузьмич улыбается, потирает руки и без обычной гримасы ест манную кашу. Проходя мимо нашего стола, тронул меня за плечо:

— Поднимись ко мне после завтрака, Леш.

В кабинете на втором этаже Кузьмич курил у окна.

— Как ты думаешь, какова толщина припая сейчас? — спросил он не поворачиваясь.

— Судя по тому, как «Сомов» бился, — сантиметров двадцать.

Кузьмич кивнул:

— Пора нам начинать работы на припае. Может, сходим сегодня?

— Поспал бы ты лучше! Завтра начнем.

— Нет уж,потерплю до вечера. Давай, пока погода хорошая... В апреле такие дни редкость. Кстати, и в Молодежную сообщим: они запрашивали на утренней связи толщину льда. У них в заливе Алашеева наросло почти тридцать сантиметров. Хотят спускать на лед вездеход.

— Еще бы, они на целый градус южнее Мирного! — Я подошел к окну и посмотрел по направлению взгляда Кузьмича.

Двухметровой толщины лед к весне напоминает грязно-бурую, утоптанную тысячами босых ног грунтовую площадку

Километрах в пяти от нас, на востоке, у подножия перевернутого вверх брюхом айсберга, прочно сидевшего на мели, видно было большое черное пятно. Казалось, оно росло и ширилось на белом, еще молодом припайном льду. К пятну с севера тянулось несколько четких, тоже черных, полос. Они искривлялись на глазах, и я понял, что это не трещны на льду, а живые существа.

— Вот и колония пингвинов растет, значит, зима стала. Кузьмич смял пальцем сигарету в тяжелой пепельнице.

— Сегодня у меня уже несколько человек просились на экскурс» в колонию. Никого не пущу, пока сам не пройду по льду... Так что давай Леша. И Пашке скажи. После бурения сходим к «императорам».

От кают-компании до нашего геофизического дома почти километр Под горочку, по твердому насту мы быстро доскользили до своего железного крыльца. Оделись потеплее. На кожаный костюм еще натянули непродуваемый анорак и брезентовые штаны. На ноги пришлось надета кирзачи — на морском льду должно быть еще много воды: выжимает рассол через тонкие трещинки на поверхность. Потом мы взяли шнековый бур, гидрологическую рейку, дюжину деревянных вешек, термометр в защитном футляре и по «Зениту». Павел взял еще «Любитель».

Кузьмич уже ждал нас у гаража. Он стоял у спуска с ледяного барьера на припайный лед. Две недели назад сюда залетали соленые брызги.

Сейчас стосильный бульдозер наваливал груды снега в то место, где стена материкового льда нависала над морским припаем. На всем многокилометровом побережье только здесь ледяной барьер понижался почти до уровня океана, так что можно было подсыпать пару метров — и съезд на морской лед будет готов. Кузьмич жестами показывал сидящему за рычагами Вите Смирнову, как лучше сделать съезд. Главное, конечно, засыпать приливную трещину. Она «дышала» вместе с океаном, и сейчас мы с трудом перелезли через нее. Кузьмич топнул сапогом пару раз по молодому льду и пошел в сторону океана. Через полкилометра он остановился, сориентировался.

Детский сад под летним солнцем

— Сделаем так: в створе северного угла дома геофизиков и острова Фулмар пробурим десять скважин через двести метров и у каждой поставим веху.

Почти на север торчала изо льда маленькая рыжая скала — это и был остров Фулмар.

Острое лезвие шнека быстро схрупало 20 см льда, и бур провалился в лунку. Вода выплеснулась на лед. Я померил толщину льда гидрологической рейкой: двадцать два! Паша записал в полевой дневник. Потом он запустил термометр в металлическом футляре в лунку и наступил ногой на привязанный к нему тросик. Надо был выдержать термометр пару минут в лунке.

С берега, от гаража, за нами наблюдали механики-водители. Кузьмич махнул им рукой, чтобы не беспокоились.

За два часа мы пробурили все десять скважин и поставили возле них десять вешек. На каждую привязали по красному флажку для видимсти в пургу. Теперь эту работу будем повторять каждые десять дней. Сейчас-то пустяк, лед тонкий, а вот когда он вырастет до 2 м...

Снег — та же вода, но в твердом виде, и по нему можно быстро «плыть» на брюхе, отталкиваясь крыльями	Глубокая осень, начало мая. Большие императорские пингвины соединились в супружеские пары .	Людям в Антарктиде теплее, чем пингвинам, даже в санно-гусеничном походе.

— Накашляешься, — сказал Паша. Он тоже подумал об этом.

— Двадцать лет меряют одно и то же, а проку чуть! На хрена ты, Кузьмич, взял эту программу? Что тебе — своих забот по станции мало?

Но Кузьмин не ответил Паше. Это действительно была его программа. Исторически ее «вешали» на начальников прибрежной станции. Ну а начальник привлекал своей властью к работе кого считал наиболее достойным. Но Паша этого не оценил.

А в общем мы хорошо разогрелись. Солнце было еще высокое, и ветер утих — редкая погода!

Кузьмич закурил, Паша достал «Любитель» и отошел.

Ледяной барьер Антарктиды был прямо перед нами. Высота его стены здесь метров тридцать. Вся обсерватория видна нам как на ладони. Капитальные постройки разнесены. Между ними почти километр. Они на двух сопках — Комсомольской и Радио — сглаженные жестокими ветрами два маленьких гранитных кусочка твердой и неподвижной суши среди неудержимых потоков обтекающего их льда.

В 50-х годах, когда начинались Советские антарктические экспедиции, дома построили прямо на льду. Первой же зимой их занесло снегом по самые крыши. Весной вода потекла в дома. Несколько лет боролись с заносами и с водой. Потом устали. Начали строить иначе: на металлических сваях, забуренных в скалы. Теперь в Мирном и на всех прибрежных станциях дома подняты над уровнем скал метра на полтора. Весь снег проносится под домами не задерживаясь.

В Мирном — три двухэтажных металлических дома и еще два одноэтажных: склад и дизельная электростанция. Самая большая из построек — гараж. Возле него сгрудились в очереди «Харьковчанки», тягачи, вездеходы, тракторы. Вся техника Мирного ждет ремонта после тяжелых внутриконтинентальных походов. До следующих походов, до октября, техника пройдет через теплое чрево двухэтажного гаража, а потом готовые» к походу тягачи с прицепленными санями выстроятся друг за другом в сторону поднимающегося круто к югу белого купола Антарктиды. За Мирным, на длинном склоне, еще виден след от вернувшихся из центра материка походов. Всего месяц прошел. След огибает зону трещин и уходит в горизонт, насколько видит глаз. Там белый купол льда сливается с высветленным над ним небом. След тянется 1,5 тыс. км к станции Восток, а еще ответвляются от него в стороны ледовые дороги к временным базам, станциям и просто к каким-то точкам, помеченным карандашом на карте. Ничем не примечательным для непосвященных, но для знающих — смысл работы на многие годы.

— Вчера с Востоком связь была, там зима. Шестьдесят два градуса, — сказал Кузьмич.

— Скоро восемьдесят будет, — это Паша.

Мы все думали об одном. Я давно заметил — на зимовке все думаю в одном направлении.

Сразу за гаражом ледяной барьер круто поворачивает к югу, и весь берег-ледник раздроблен трещинами на блоки. В этом месте в море Дейвиса впадает выводной ледник Хелен — ледяная река в ледяных берегах. Берега тоже движутся, но со скоростью, намного меньшей, чем выводной ледник. Отколовшиеся от края ледника айсберги уносит течением в океан, а некоторые застревают здесь же, на мели. Их крутит течением, волны вымывают глубокие гроты, а сверху подтапливает летнее солнце, и через несколько лет айсберги начинают переворачиваться кверху брюхом. У перевернувшихся айсбергов верхушка напоминает слоеный пирог, начиненный захваченными со дна камнями, илом, ракушками и водорослями.

Поморник и пингвины Адели — летние обитатели Антарктиды	Императорский пингвин по всей красе

Один такой «перевернувшийся» много лет прочно сидит на мели. И возле него, в защите от ветра, собираются большие императорские пингвины.

Докурив сигарету, Кузьмич надел перчатки, и мы пошли.

Через час поравнялись с самым большим в архипелаге островом Хасуэлл. Остров, давший имя всему архипелагу, возвышается отвесные ми стенами в полторы сотни метров над застывшим океаном. Нет на нем ни травки, ни кустика. Редко лишайник увидишь. Весной и летом тут кипит жизнь: тысячи антарктических буревестников, крачек, капских голубей выводят свое потомство. С первыми теплыми днями приходят с севера полчища драчливых и вороватых маленьких пингвинов Адели. К тому времени у императорских пингвинов подрастет «молодежь», и они уйдут к северу вместе с откалывающимися льдинами.

Мы поднялись на скалы. Колония была под нами. В воздухе — рокот тысяч голосов. Птицы ростом с первоклассника одеты в парадную форму. Иссиня-черные с отливом фраки кажутся небрежно расстегнутыми на откормленных за лето животах. Белее окружающего снега сорочка под самое горло. Пингвины стоят группами по пять-шесть, переминаются на желтых лапах. Изгибая шею, наклоняют голову, а потом по дуге вытягивают ее вверх, в одну линию с телом и, открывая клюв, издают сдержанный рокочущий звук. Они что-то говорят друг другу, иногда на ухо, втайне от соседей. Между группами непрерывно, но чинно, без суеты переходят одиночки. Вид у них загадочный, и наверняка они приносят самые последние новости.

А с северо-востока двумя непрерывными колоннами подходят «императоры». Их шествие молчаливо и величественно — от кромки еще не замерзшего океана к черному острову Хасуэлл, к перевернутому айсбергу. Знают ли они, что ждет их здесь не теплое солнце Африки, как наших перелетных птиц? Впереди — весь ужас самой темной и холодной на белом свете зимы!

Мы смотрели на них с черных скал Хасуэлла. Все наши представления о целесообразности природы рушились.

— А может, им проще, когда только ветер и мороз, чем бороться с уймой разных хищников? — выговорил Кузьмич.

— А как же тогда другие пингвины? Еще полтора десятка видов, а ни один птенцов зимой не выводит!

Я представил, как ходят эти бедняги на пяточках по ледяному припаю. Пальцы желтых ороговевших лап приподняты, и на них лежит большое белое яйцо. А вокруг темень, метель и мороз, ни рыбки, ни водички. А потом — птенчики, серые беспомощные шарики...

— Упаси бог уродиться пингвином, — проговорил Паша. Опять мы думали об одном.

— Холодно. Пошли, — сказал Кузьмич. Мы двинулись вдоль неровной линии, в пяти метрах от стоящих птиц. Они не обращали на нас внимания; сегодня был их праздник. Мы снимали один-два кадра, а потом прятали «Зениты» под анорак — на морозе эта техника не работает. Хороших кадров в общем-то и не было. Я был абсолютно уверен, что передать настроение торжества и какой-то тайны происходящего сегодня нам не удастся.

Потихоньку хмурилось небо, с океана потянуло влагой, стало неуютно и захотелось тепла и горячего обеда.

Неожиданно мы оказались возле глубокой лужи. В грязной воде билось большое тело. В птице не было никакой величественности, она простои гибла. Мы смотрели на нее с одного края лужи, а на другом стояла группа сородичей. Несчастный пингвин рвался вверх, на лед, разбрызгивая по сторонам черную воду. Потом он затихал и набирался сил для нового рывка. Что-то держало его в лунке.

Я приподнял его голову над водой, а Паша ощупал его тело снизу и молча вынул из-за голенища нож. Птица затихла в наших руках. Короткий хвост пингвина прочно вмерз в лед. Скорее всего в прошлую ночь, во время метели, его засыпало, спящего, снегом и приморозило хвост. Осторожно Павел вырубил лед вокруг хвоста и высвободил его. Во время операции пингвины приблизились вплотную и взволнованно дышали нам в затылки. Мы подхватили пострадавшего под ласты и вытащили на лед. Он, дрожа, плашмя растянулся на льду. Потом попытался встать, помогая себе клювом. Но сил не было, и тогда он пополз, помогая себе клювом, как ледорубом. Он прижался к нашим ногам, мы отошли, и он снова пополз за нами, а толпа сородичей шла за ним.

— Что делать, Кузьмич, может, возьмем его на станцию, замерзнет он здесь? Я сейчас сбегаю за санками, дотащим, а?

Я уже готов был бежать за пять километров в Мирный. Кузьмич сомневался. Павел молчал. Я держал руку на притихшей птице.

— Темнеет. Сегодня не успеем, — неуверенно сказал Кузьмич. — А вездеход по льду еще не пройдет. Подождем до завтра.

— Да к завтрему он загнется!

— А где мы его поселим? Он нам провоняет всю станцию. И кормить его надо только свежей рыбой.

— Много он ее тут увидит, — вступился Паша.

Но тут из праздничной толпы отделились двое. Крупные птицы хлопнулись на животы и подползли с двух сторон к лежащему мокрому пингвину. Мы отступили. А они зажали его между собой горячими боками. что-то пошептали в склоненную на лед голову и начали тихонько подталкивать вперед. Пингвин поднял голову, встрепенулся, и все трое медленно поползли к сомкнутой шеренге птиц. Их стена расступилась и впустила внутрь процессию, а потом сразу сомкнулась.

С минуту мы смотрели на странных существ в черных фраках. Они больше не обращали на нас внимания.

<< Назад  Далее >>

Вернуться: Полярный круг