- Смотри, летит! - кричит жена экскурсанта. Действие происходит на горе Чегет, на палубе кафе "Ай".
- Знаю, это лыжники летают, - говорит муж, не поднимая головы.
- Да он без лыж!
- А, он их скинул...
Неудивляемые, невозмутимые люди. У них свои заботы. Возможно, они правы, но мне их не понять.
Я смотрел на летающего человека, и все, что я знал до сих пор, испытал и увидел, казалось исчезающе несущественным перед его полетом. Я перенесся в начало столетия.
Надо мной был герой. Я слышал шум его матерчатых крыльев. Он пролетел совсем низко. Я разглядел шнурки на его ботинках.
Я бросился вниз его догонять и проехал эти полтора километра так быстро, как уже несколько лет не проезжал.
Он уже сел на поляне. Его окружили. А я внизу поехал напрямую и предупредил криком, чтобы никто не вылетел наперерез. И получилось - будто толпу пугаю.
- Славно ты съехал, - сказал он. - Трудно так научиться?
- Легко! - и все внутри у меня зашлось. - Хочешь научу?
- Конечно. А я тебя научу летать. Хочешь?..
И вот я стою на склоне Эльбруса, под Старым Кругозором, немного пониже первой мачты канатной дороги. На мне застегнуты ремни подвесной системы, а на плечах незнакомая тяжесть дельтаплана.
- Что видишь? - спрашивает Слава. Что я вижу. Долину вижу, знакомую, как своя пятерня. Но он настаивает:
- Что видишь?
- Ну... вижу... А что я, собственно, должен видеть?
- Вот именно...
Начинаю соображать:
- Ориентиры?
- Ага.
- Нижняя станция канатки... виднеется. Очередь...
- Да, станция. А слева?
- Скала.
- Справа?
- Склон. Крутяк. Правый борт трубы. Там по гребню валяются опоры канатки Малеинова.
Он заставляет меня вживаться в пространство, которое я так хорошо знаю.
- Пойми, ведь сейчас потеряешь опору и весь пейзаж начнет поворачиваться. Что ты будешь делать?
- Объясни.
- Нет, сам сообрази. Учти, что сейчас ты совершишь довольно сильный полет. Вот скажи: может отсюда новичок съехать на лыжах?
- Может.
- Сколько раз упадет?
- Раз двадцать.
- Ну а тебе ведь ни разу падать нельзя!
Это мне понятно.
- Теперь запомни: если ты прицелился на нижнюю канатку и летишь, а она вдруг стала уползать в сторону, то ты ее верни на место, как будто она привязана за трапецию веревочкой. Понял?
- Понял.
- Объясни своими словами.
- Если ориентир смещается, то я поведу трапецию не за ним, а от него.
- Правильно. По-моему, ты готов лететь.
- Да.
- Тогда подождем ветерка снизу.
Мы стоим. Ветра нет. Слава говорит:
- Когда я первый раз полетел, то был настроен очень серьезно, потому что я профессиональный летчик. Я впервые летел на творении своих рук. А это совсем другое дело. И представь, я в воздухе растерялся. Привык к кабине, привык быть маленьким и легким по сравнению с самолетом. А тут ты в четыре раза тяжелее аппарата и вокруг пустота. Видишь, у парня синий анорак затрепыхался - сейчас ты полетишь.
И вдруг он закричал:
- Поехал!
Я поехал, и сразу дельтаплан слетел с плеч. Я толкнул трапецию от себя, и меня приподняло. Но тут же лыжи опять коснулись снега.
- На себя! - услышал я крик. Взял трапецию на себя и разогнался. И потом ничего не делал, пока не увидел, как тень отделилась от моих лыж и уехала вбок.
Тогда чужой голос внутри меня казал: "Спокойно, ты летишь!" Я действительно летел, но очень низко. Парень у меня на пути сорвался с места и помчался вниз и вбок. Помимо моей воли дельтаплан пустился его догонять, но поднялся выше. Я ничего не делал. Захотелось лететь пониже. Я потянул трапецию на себя. Тогда вдруг земля рванулась навстречу. Дельтаплан завыл, что-то за спиной у меня захлопало, и трапеция задергалась. Я оттолкнул ее от себя, и все стихло. Земля отдалилась и стала останавливаться. Тут я вспомнил, что должен повторять про себя: "Вижу нижнюю станцию канатной дороги". Я два раза повторил, а потом с удивлением увидел, что ее не вижу.
Появилась рыжая скала. Я подал трапецию к ней, и скала ушла. Весь пейзаж поворачивался перед глазами, проплыла нижняя станция. Она двигалась справа налево. Тогда я ее остановил, как учил Слава. "На землю под собой не смотри, - вспомнил я, - только вперед и угадывай полетную линию". Но взгляд мой приковывала земля, потому что была близка и на ней стояли длинные и острые палки слаломной трассы. О них мне Слава ничего не говорил. Я совершил над ними "слалом". Трасса осталась позади. Я опять поднялся выше. Вдруг меня тряхнуло, и пейзаж сильно накренился. Не успел я испугаться, как он встал на место. Передо мной по-прежнему станция и люди. Они стоят и смотрят на меня. И вдруг начинают разбегаться, освобождая мне чистую снежную площадку.
Я подлетел к площадке - моя тень бросилась мне под ноги - и резко оттолкнул трапецию от себя. В следующий момент я провалился вниз. Но высота была всего метр. Лыжи оказались на снегу. Они медленно ехали. На плечи опустился дельтаплан. Я затормозил плугом, расстегнул замок подвесной системы, поставил дельтаплан и вылез из-под него. А он остался сидеть на склоне, как послушный пес.
- Вы еще и летаете? - раздался женский голос.
Подъехала лыжница в ярко-синем комбинезоне в обтяжку, без шапки, с длинными, совсем светлыми волосами. Красиво взметнулись на солнце волосы, когда она останавливалась.
- Вы меня помните?
- Конечно, - сказал я, старательно улыбаясь, - отлично помню, но...
- Да, да... вы как-то говорили: сотни имен. Я Таня.
И я действительно ее вспомнил: несколько лет назад она была в моей группе, вместе с мамой. Она здорово похорошела с тех пор...
На следующий день сильный ветер дул вниз по долине. Слава сказал, что летать нельзя, и мы занялись лыжами.
Теперь менторствовал я:
- Поворот на горных лыжах складывается из четырех колебаний.
- Именно из четырех?
- Именно. Не из трех и не из пяти. Первое: вверх-вниз. Второе: вперед-назад. Третье: влево-вправо. Четвертое: повороты корпуса относительно лыж налево-направо.
- Ты думаешь, я все запомню?
- Запоминать все не надо. Не надо запоминать ничего, кроме одного: когда оттолкнешься левой ногой, то поезжай, согнувшись в левом боку.
- Как же я поеду по ровному месту?
- А вот так! - я показываю "коньковый шаг" на горизонтали. - И смотри все время прямо. Шагаешь в стороны, а корпус прямо.
Тогда он все понял.
- Ага, - говорит, - чтобы шагнуть, надо колени гнуть. Чтобы вперед двигаться, нужно ногу каждый раз догонять, а потом обгонять. Наклоны в стороны ты мне принудительно задаешь. А развороты корпуса опять автоматом - лыжи в стороны, а корпус прямо.
Очень понятливый народ летчики.
- На чем легче летать, на дельтаплане или на самолете? - спрашиваю я.
- А на чем легче кататься, на лыжах или на коньках?
- Смотря как кататься.
- Вот так те и летать...
На следующий день он летал с Чегета, а я съезжал на лыжах. Слава старался лететь подольше. А я старался побыстрее съехать. И мы, стартуя одновременно, оказывались в долине вместе.
Вся гора затаив дыхание следила за его полетами. Мне перепадали осколки его славы: "И вы летаете?!" - спрашивали меня девушки. И слышали ответ: "Да, я летаю".
Вечерами мы развлекались. У нас был даже маленький театр. Особенно нам нравился зрительный зал, просцениум и сцена, расположенные на двух уровнях восьмиместного номера в гостинице Чегет. В этом номере на двухэтажных кроватях обитали восемь девчонок из трех прибалтийских и двух среднерусских городов. Слава сказал, что никогда в жизни он так много не пел. А я никогда так много не разговаривал. А девочки, наверное, никогда так много не смеялись. Конечно, подробно рассказать о них я не могу, но берусь вспомнить все имена: две Ирэны, одна Мирдза, три Татьяны, Лолита и Ева. Я заучивал, закрывая и открывая глаза. Это мой профессиональный прием инструктора. Слава поступил проще: он запомнил только Таню, ту, которая когда-то была у меня в группе. Конечно, она отдавала предпочтение Славе, поэтому вполне расчетливо сначала заигрывала со мной.
В тот вечер мы опять оказались в многомерном пространстве восьмиместки: я под потолком с гитарой и Мирдзой, Ирэнами, Лолитой и Евой, а Слава с Татьянами внизу. Мы, верхние, взяли на себя свет прожекторов, а там у них, в пленительном полумраке, слышится Славин голос. Под рукой у меня безмолвная гитара, на коленях голова безмолвной Лолиты. Слава рассказывает.
В кабине его четырехместного самолета Як-12 три пассажира. Он в первый раз видит этих людей, а они его. Все торжественны, откинулись в заваленных назад креслах "Яка", который стоит приподняв нос к небу. Слава как бы внимательно смотрит на приборы, а на самом деле разглядывает девушку, которая рядом. Его пассажиры не просто пассажиры - он ведь с ними один - они члены его экипажа. Слава работает с большим удовольствием сразу на троих пассажиров (и троих Татьян). Сзади двое мужчин: один из них - бородатый охотник, его ружье заперто в багажнике, другой - командировочный в шляпе. Пассажирка смотрит на Славу вот Такими глазами, но все-таки не Такими, как Славина жена (кстати, тоже Татьяна), когда он с дельтапланом на плечах разбегается по плоской крыше своего пятиэтажного дома. Даже троим Татьянам ясно, что Слава совершает отчаянный трюк. Потом Слава спел пилотскую песню, и мы подпевали: гимн мотору и ласковые слова восходящему ветру и солнцу. Тем временем темь за окном поредела. Таня смело потушила свет, и в комнату ворвалась луна. Луна и сама светила ярко, но еще она отражалась от Когутайского ледника.
- Пошли, - сказал мне Слава, встал и включил свет. - Пора!
Мы вышли из уже запертой гостиницы, и пожилой дядя Магомет в коричневой бараньей шапке запер за нами дверь. С ясного, насквозь просвеченного неба летел легонький серебристый снежок совершенно неясного происхождения. Ледник перед нами вызывающе сиял, и мы невольно остановились.
- Или сегодня или никогда, - заговорил Слава. - Через год я уже себе этого не позволю.
- Почему ты ее не взял с нами?
Он не удостоил меня ответом.
Мы направились вдоль северного склона Чегета по тропе, где днем людно, как утром в метро. Только все толкутся на лыжах. Теперь здесь мы были почти одни; лишь изредка впереди из полос тени создавалась одинокая фигура путника, спешащего из Терскола в Чегет. И неясно еще было: достучится ли путник до дяди Магомета и как посмотрит на него дядя через стеклянную запертую дверь.
Мы осмотрели посадочную площадку, и Слава показал, где надо развести костры. И, как положено в таких случаях, сверили часы.
- Дежурный по канатке проснется? - спросил Слава.
- Если обещал, проснется.
Мы пошли опять по той же тропе. Я провожал его, потому что успевал проводить и вернуться, пока он поднимется и подготовит дельтаплан.
Мы шли быстро. Вдруг Слава остановился:
- Эх, Коля, - воскликнул он, - как прекрасна жизнь, если даже с девушкой остаться некогда!
Мы дошли почти до Когутайской поляны, ледник уже просвечивал меж сосен, когда Слава остановился:
- Посмотри на это облачко, - попросил он. Маленькое прозрачное облачко скользило между нами и луной.
- Быстро пройдет, - сказал я.
- Слишком быстро... Куда оно идет?
- Туда.
- Вниз по долине?
- Вниз.
Он стоял и дальше идти не собирался.
- Ты что, думаешь, небо затянет?
- Не-ет. Не затянет... Я рассчитал, где будут ночью потоки вниз по склону, а где вверх. Надо уйти от склона в восходящем потоке. И как можно дальше. Это необходимо. Если этот ветер, который дует сейчас вверху, через час опустится - мне крышка.
- Может опуститься?
- Мало вероятно, но все-таки.
Минуту назад я был с ним уже там, в сияющей высоте, над чернеющей долиной, где мой приятель зажег три красных огонька и стоит, вглядываясь, вслушиваясь, и представляет сам себя в полете. Я уже разбегался там, наверху, на скалах, за секунду до того с замиранием сердца решившись:
"Пора!"
А он медлил. Что-то он не спешил. Если бы Таню мы взяли с собой, он бы сейчас не медлил. И, видно, поняв мои мысли, он сказал:
- Подождем часок, Коля. Мы ведь с тобой, слава богу, одни.
Через час вниз по долине рванул ветер. Мы услышали его издали, подождали, и он налетел. Заходили большие деревья, донесся шум Баксана, незамерзшего где-то рядом.
- Ну вот, - сказал Слава, - а ты говорил, что нужны зрители. Я не самоубийца...
Мы проснулись в моей комнатушке, похожей на каюту в подводной лодке. По диагонали из верхнего угла в нижний протянулись трубы дельтаплана. Ткань крыла свисала над нами. Из вентиляционной дыры пробивался свет пасмурного утра.
- Сегодня уеду, - заговорил Слава.
- Почему?
- Понимаешь, надо знать, когда уезжать. Плохо, если пропустишь момент.
Слава уехал. Прощаясь, он подарил мне дельтаплан. Не хотел я принимать такой царский подарок:
- Ты ведь строил его год, и ткань дорого стоит... Но он наставлял меня не слушая:
- Сверху не летай. Аппарат мне не понравился в последнем полете. Летай на склонах внизу...
Привычное течение непривычной горной жизни легко нарушилось. Дельтаплан вторгся из другого мира, путая расстановку персонажей. Но и Таня, становясь главной героиней, была вне основного русла традиции, потому что она прекрасно каталась на лыжах, лучше многих инструкторов. И эти короли микрогосударств теряли при ней очарование и могущество. Нравилось ли им это?
Лишний вопрос.
Неожиданно покинув сцену, Славик оставил после себя дельтаплан и Таню, с которой даже не попрощался. Дельтаплан занимал большую диагональ моей "каюты", а Татьяна назначила свидание одновременно двум инструкторам, в числе которых меня не было.
Все знали, что я стал владельцем летательного аппарата, и все знали теперь о Татьяне, которая на северной трассе обогнала двух инструкторов. Гонка продолжалась в долине.
Татьяна посетила мою "каюту", посмотрела на дельтаплан и "не поверила", что Славик уехал. Она просила "ему" передать, что "все" завтра ждут полетов на Третьем Чегете. Кроме того, она еще успела распустить слух, что полеты состоятся.
Я хотел совершить несколько пробных полетов внизу, как и советовал Славик. Но значительный круг болельщиков и помощников, который сразу образовался, советовал поупражняться на Третьем Чегете от стартового домика вниз к верхней станции канатки - самое людное место на самом верху горы. Каждому, кто умеет летать на дельтаплане и знает склоны Третьего Чегета, ясно, что приземлиться там негде. Я знал склоны, но не умел летать и согласился...
Я становился комическим персонажем: сейчас он шлепнется, и все засмеются. Летательный аппарат совершенно театральный, ситуация тоже, герой тоже, настоящая лишь высота. Я начинаю серьезно относиться к происходящему, но и моя серьезность соответствует комическому сюжету. Комизм и трагизм легко замещают друг друга: начинается с одного - заканчивается с другим.
Стоя у стартового домика, я смотрел вниз на площадку у станции и совершенно ясно видел, что там мне не сесть. И пытаться нечего: высота будет слишком маленькой, чтобы развернуться, а в прямом полете врежусь в станцию или пролечу над ней и врежусь в скалы. Интересно, что, кроме меня, этого никто не видит.
Татьяна была тут как тут.
- Действительно Слава уехал? - спросила она наивно.
- Нет, он сейчас придет и полетит. Я механик - собираю дельтаплан.
- Он вам доверил?
- Конечно.
- Вы, пожалуйста, внимательно собирайте. Хорошо?
Я обещал очень внимательно собирать.
Она мне помогала. Она не знала, что к чему надо прицеплять, но старалась, чтобы я сосредоточился. Она стояла рядом, сняла лыжи. Она вдруг стала совсем другой, эта Татьяна. Только она была серьезна, одна среди всех, кто стоял вокруг. Когда все было готово, она спросила.
- Что ты видишь внизу?
Я улыбнулся ей.
- Ты все-таки полетишь?
- А ты как советуешь?
- Ты будь внимательным. - Она подчеркнуто говорила мне "ты", и это короткое доверительное "ты" каждый раз откликалось во мне светлым аккордом.
- Ты подумал про ветер?
- Да.
- Ты ведь не будешь здесь садиться, а полетишь в самый низ? Да?
- Да.
Я проверил замок подвесной системы, потом оглядел все крепления на дельтаплане. Если бы сейчас я рассмеялся, снял дельтаплан и сказал:
"Пошутили и хватит", - она бы, наверное, меня расцеловала.
Слабый ветерок пришел снизу и чуть приподнял дельтаплан, уменьшая его тяжесть.
- Завтра собрались пойти погулять на Нарзаны, я приглашаю тебя, - сказала Татьяна.
Черт побери, смелости ей было не занимать. А я суеверен, оглянулся где бы взять деревяшку - постучать, посмотрел на лыжи. В них не было ни кусочка дерева.
Внешне полет проходил нормально. Тысячам горнолыжников и горнопляжников он показался, наверное, легким и красивым. А я каждую секунду боролся за жизнь. И только уже в самом низу, пролетая над восьмиэтажной гостиницей "Чегет" и над поляной выката, уставленной яркими автобусами и заполненной людьми, поднявшими лица на легкий звук дельтаплана, начал я обретать уверенность.
Впереди сверкало нетронутым снегом междуречье Донгуз-Оруна и Баксана. Я приземлился там в глубокий пушистый снег.
Вокруг не было ни единого следа. И ни единого звука. Чегет за спиной уходил в невероятную высь, на нем черными точками перемещались лыжники. Впереди скалистые вершины Когутаев отклонились от меня, откинулись назад и смотрели вниз. Потом долетел приглушенный деревьями автомобильный гудок с шоссе...

Следующим утром я пребывал в замечательном настроении: не было планов на будущее, воспоминаний об огорчениях тоже не было, равно как и успокоительных мыслей о том, что было в жизни хорошего. Напевая пилотскую песенку, я разбирал опорные трубы дельтаплана на самые короткие части и упаковывал в чехол, готовя к отправке в Москву. Потом я надел легкую обувь и по твердой, замерзшей снежной тропинке, а потом по сухому асфальту шоссе, густо пересеченному тенями деревьев, побежал вниз, к Нарзанам. Полеты были пока еще не для меня.

<<Назад   Дальше>>