М.ЗАЙДЕЛЬ
ВКЗ – 69

ВКЗ — “Восточно-Кавказская Змея” -- туристская экспедиция на Восточном Кавказе, проводимая группой Г. И. Анохина. О ВКЗ-68 см, его статью “Травере длиною 337 км” в “Ветре странствий”, № 4.

ЗАТЕРЯННЫЙ МИР ЯРЫДАГА

Если из аула Куруш взглянуть на восток, взору предстанет могучая красная стена, простирающаяся на 12 километров вдоль правого берега реки Усухчай. Стену опоясывает широкий уступ, сплошь заваленный обломками, упавшими с верхнего яруса. Именно при выходе на этот уступ будущих покорителей стены подстерегает главная опасность.

Над уступом метров на полтораста громоздится второй ярус известняка. Выше я назвал известняк красным — и засомневался. В разное время суток я видел стену меняющей цвета, как жар-птица оперение: от желтого с едва заметной примесью розового, словно морской песок на закате, и до зловещей киновари. Камень, сорвавшийся с верха стены, затрачивает не менее 15 секунд, чтобы, ударившись в каменные глыбы у ее подножия, яростно отрикошетировать в мутную кипень Усухчая.

Впервые я увидел стену в 1967 году. По карте я знал, что она является северо-западной границей довольно обширного плато. Воображению представлялся затерянный мир, прекрасный и недоступный. С тремя спутниками мы обошли массив с юга и по скотопрогонной тропе поднялись на Курушский перевал. Это седло, отделяющее Главный Кавказский хребет от Бокового, к которому относится и Ярыдаг, служит важной естественной границей: мощный пояс доломитов и известняков верхней юры, слагающих неприступные плато Внутреннего Дагестана — Гунибское и Хунзахское и образующих фантастические зубья священной горы лезгин Шалбуздага, стыкуется здесь с аспидно-черными сланцами и песчаниками.

По крутому осыпному кулуару мы вышли наверх. Погода не благоприятствовала. Разбив бивуак в тумане, ждали сутки — и ушли, не дождавшись. Помню палатку на снегу. Ночью ее скат, придавленный снегом, опускался мне на лицо, и я просыпался, задыхаясь. Облака, бегущие не под нами и не над нами, а, кажется, сквозь нас, наполняли пронизывающим ощущением холода и сырости,

Вероятно, непогода в горах одинакова под любыми градусами долготы и широты. От самого Ярыдага кроме горького вкуса поражения осталось немногое — камень с отпечатком веерообразной раковины, который я сунул в карман в спешке отступления, да белый пятилепестковый цветок, засушенный меж страниц полевой книжки. К своему удивлению, я нашел его на высоте 3800 метров, расчищая от снега площадку под палатку. Эти предметы поддерживали ощущение особого мира, к которому я прикоснулся, но так и не сумел увидеть... Не удивительно, что когда мне предложили траверс наиболее высокой части Главного водораздельного хребта вместе с Ярыдагским отрогом да еще с подъемом по его северной стене, я с радостью согласился.

Под моросящим дождем бредем по склону, рассеченному оврагами. Рюкзаки пригибают нас к земле. Что-то противно давит на затылок — высота около трех с половиной тысяч, а еще позавчера утром мы были на берегу Каспия, где отметки со знаком “минус”.

К обеду дождь прекратился. Туман из серого стал перламутровым, за его акварельной пеленой угадывалось солнце — мокрая земля просыхала. А в два часа услышали грохот камнепада. Порыв ветра разорвал облака, и мы увидели, что стоим на перевале Гиль. Пятна зеленого дерна, возвышавшегося над осыпью на толщину поставленной ребром ладони, говорили о том, что раньше вся осыпь была закрыта травой и что эрозия наступает.

Справа от нас громоздились отвесные скалы, рассеченные в одном месте вертикальной трещиной. Разведали первый взлет. Травянистый склон, русло ручья, затем легкие скалы. Первый участок, на котором завтра будет организована страховка,— гладкая крутая плита, где метра четыре проходятся без зацепов, на трении.

Утром прошли первый участок со страховкой. То, что казалось за первым ярусом скал монолитной стеной, распалось на несколько поясов отдельных бастионов. Почти все они обходятся по полкам, прикрытым осыпью. В этом царстве камня, где и земли-то вроде не сыскать, поражает необычайное разнообразие цветов. Одуванчики, фиолетовые колокольчики, белые и желтые ромашки тянутся из всех щелей. На вертикальных поверхностях разместились колонии каких-то белых цветов. Их венчики из пяти узких лепестков эффектно выделяются на сочном зеленом фоне мясистых кожистых листков. Попадались и растения-подушки с фиолетовыми цветами. Подушки состоят из множества коротких побегов, плотно прилегающих друг к другу, покрытых отмершими листьями и несущих зелень только на свободных концах.

На стене, за которую я придерживался на очень ненадежном участке, увидел отпечатки ископаемых иглокожих — кружочки с радиальными лучиками миллиметра три в диаметре. Вскоре споткнулся о красивую окаменелость, двойник позапрошлогоднего сувенира. Теперь я знал, что это не что иное, как устрица. На ее поверхности сохранились небольшие кусочки перламутра.

Мы в разведке. Сижу под защитой большой скалы. Мимо меня из крутого кулуара летят камни всех калибров — Генрих Анохин поднялся по скальным стенкам до массивной (кубометров шесть-восемь) пробки, перегородившей сужение, и чистит маршрут.

От первого кулуара отказались: ни выход на нависшую пробку снизу, ни обход ее по гладким плитам с полной выкладкой нежелательны. По-видимому, нижнюю часть и второго кулуара придется обходить по скалам.

На следующий день подымаемся по расщелине, разведанной накануне. Канонада камней, прыгающих во всех направлениях. Вслед за камнями выскочил и покатился вниз бидон. Стрельба утихла. Носитель бидона “сходил” за ним (лишние сто метров по вертикали в оба конца — хороший кусок работы).

Итак, мы наверху. Самую узкую и крутую часть, настоящий камин, обошли скалами слева по ходу. Трудный участок тянулся всего одну веревку, но на нем было исключительно сложное место. Надо было зацепить рантовыми триконями именно правого ботинка за едва заметный выступ, примерно на уровне пояса, нащупать вслепую над головой зацеп для пальцев правой руки и энергично подтянуться вправо-вверх, вопреки рюкзаку, пытавшемуся сорвать на маятник.

Перед нами — пологая чаша. Невысокие скальные зубья окаймляют ее края. От краев чаши стекает к небольшому озеру в центре несколько ручьев. От озера угадывается ущелье, которое сбрасывает воду на азербайджанскую сторону, к востоку от перевала Гиль, с которого мы начали. Холмик за озером, по-видимому, главная вершина. Слева от нее дальний план занят стеной Шахдага, покрытой пологой шапкой льда, справа — сверкающая льдами Базардюзю.

За день ходьбы по плато — а мы вряд ли прошли по нему более 12 километров — я едва успевал фиксировать в дневнике смену почв, растительности, микрорельефа. Шагали то по плоским плиткам желтого известняка, то по цветущему лугу, краски которого представляли непрерывный перелив белого в розовое, а розового в фиолетовое с добавлением всех возможных оттенков желтого и голубого.

Когда я вглядывался под ноги, меня охватывали угрызения совести, словно в своих окованных железом ботинках я вскарабкался на витрину палеонтологического музея и крушу экспонаты: под ногами хрустели разнообразные брюхоногие, закрученные точно трубочки со сливками; похожие на кольчатых червей фораминиферы; кораллы, напоминающие в изломе, параллельном стеблям колонии, веер, а в поперечном изломе — шестигранные соты. Рядом с метровыми моллюсками древнего моря семидесятимиллионнолетней давности попадались и моллюски живые — мелкие улитки, присосавшиеся к поверхности пластиночек. Кислота, выделяемая ими, проедает в пластинке дырочку. Мы подобрали на память несколько таких камешков, похожих на самодельные рыболовные грузила.

Лагерь наш расположился в верховьях ущелья, которое мы угадали днем. Ручей уходил под лед небольшого озера; дальнейший путь его не просматривался. Добраться до воды было нелегко: местность, напоминавшая по виду классическую каменистую пустыню, на поверку оказалась болотом, ноги в нем вязли по щиколотку. Даже на возвышении, где мы поставили палатки, трудно было выровнять площадку: стоило копнуть ледорубом, как обнажался насыщенный водой грунт.

По-видимому, когда-то все плато Ярыдага было ложем крупного ледника, относящегося к типу глетчеров плоских вершин. Мелкоземистый суглинок, так противно чавкавший под нашей тяжестью, представлял, может быть, “вытаявшие из ледника массы пыли, приносимой воздушными течениями и откладывавшейся на влажной поверхности фирна и льда после каждого нового снегопада” (И.С. Щукин и О.Е. Щукин. Жизнь гор. М., 1959, стр. 105. Разумеется, правильность (или неправильность) объяснения применительно к данному конкретному случаю целиком на совести автора очерка).

Щебень, закрывший суглинок сверху, относится уже к новейшему времени — он образовался от морозного выветривания скального пояса в послеледниковое время. Я окончательно убедился в этом на следующий день, когда на отдаленном от каких-либо гребней или жандармов участке увидел обширные глинистые такыры. Там, где они успели с весны просохнуть, их твердая кора была разбита трещинами на шести-восьмигранные паркетные отдельности. Поистине, в этом музее натуральной истории не хватало только следов снежного человека...

Поднялись на вершину Ярыдага, откуда увидели восточную оконечность Главного Кавказского хребта, отделенную от нашего массива долиной Шахнабада. Верховья этой широкой троговой долины с многоярусной системой террас были в давние времена местом оживленных торжищ. Отсюда, по-видимому, и название вершины — Базардюзю (“Базарная площадь”) (Это топономическое объяснение принадлежит Г. И. Анохину. Мне оно кажется более правдоподобным, чем приводимое многими авторами “гора с плоской вершиной”, “гора с обширной площадкой наверху”. Вряд ли древние жители этих мест совершали альпинистские восхождения. Снизу же пологое и достаточно обширное снежное поле не видно), наиболее значительного здесь ориентира. Увидев ее характерный силуэт, караванщики развьючивали и раскладывали товары—шелка из Гянджи, медную утварь из Лагича, клинки из далекого Дамаска — в ожидании покупателей из-за перевала.

За Шахнабадом подымался Базарюрт. Отсюда путь к его вершине казался коротким и простым. Взлеты длинного гребня сливались, накладываясь один на другой: трехвершинный Тфан, грудь которого сверкала ледяной броней, а плечи покрывали иссиня-серые осыпи; Кизилкая, похожая на пень с корой в трещинах. Дальше хребет выполаживался и за Бабадагом словно растворялся в пыльно-желтом воздухе Апшерона.

Почти двое суток мы еще оставались в плену Ярыдага: неожиданно упавший туман заставил заночевать чуть-чуть не дойдя до Курушского перевала. Лишь на шестой день закончили то, что в маршрутной книжке описывалось лаконично: “Траверс вер. Ярыдаг с пер. Гиль до соединения с Главным водораздельным хребтом”. Нас оповестили об этом яростным лаем две широкогрудые, невесть откуда выскочившие собаки. И уже шел пастух в огромной лохматой папахе приветствовать пришельцев.

БАЗАРДЮЗЮ

Я помню, как взволновала меня “Гора боязни” (Кичендаг (“Гора боязни”) — лезгинское название вершины Базардюзю) в 1967 году, когда я из Куруша увидел полутораки-лометровые ледовые сбросы на ее северных склонах. Позже я узнал, что именно там, увлекшись легендой о восхождении бельгийского альпиниста Бесселя, будто бы заплатившего в 1935 году жизнью за попытку взять гору “в лоб”, по висячему леднику проложил свой маршрут Генрих Анохин. Он тоже сорвался, уже после восхождения, и летел метров двести по северному ледово-сланцевому склону. Но... бог, как говорится, миловал — теперь Генрих шел с нами.

При подъеме с Курушского перевала по северо-восточному гребню под ногами — только сланцевые осыпи. Луга, покрывавшие эти склоны до снеговой линии еще двадцать лет назад, начисто съедены и вытоптаны овцами (“..Вследствие длительного, чрезмерного и бессистемного выпаса большая часть субальпийских лугов Дагестана сильно засорена, находится в состоянии большей или меньшей выбитости и деградации и требует неотложного применения мероприятий по их улучшению и рационализации использования”,— писали ботаники Л. Н. Чиликина и Е. В. Шифферс (“Карта растительности Дагестанской АССР”. М—Л., 1962, стр. 20). К этому можно добавить только то, что мероприятия до сих пор не осуществлены и что сказанное в равной мере относится и к альпийским лугам).

Поверхностные путешественники часто вывозят из Дагестана впечатление о “первозданной” графичности, скупости его ландшафта. На самом деле ничего первозданного тут нет. Обглоданные эрозией склоны, безлесные ущелья — все это элементы, как ни парадоксально, культурного ландшафта. Я уже сказал о лугах. А леса! Несколько лет назад учитель естествознания курушской школы, отбирая образцы почв на склонах Кичендага, обнаружил остатки корней деревьев. Сперва никто не верил в реальность его находки; затем сыскалось несколько дряхлых стариков, которые вспомнили: действительно, росли деревья, целая роща, пока не вырубили их на дрова и для строительства...

Итак, мы продолжали подъем. Набор высоты был заметен главным образом по тому, как расширялся наш окоем. Стал виден во всех подробностях Шалбуздаг. Геттинкиль — столовая гора, подымавшаяся за Самуром и как бы плававшая над затянувшими долину облаками, оказалась где-то внизу, и мы увидели не только пояса скальных бастионов, но и верхний срез этого исполинского пня. На западе можно было узнать и черный, с пятнами снежников Деавгай, и желтый, пологий, похожий на конус вулкана Балиал.

Обедали на площадке у границы сланцев и ожелезненных песчаников. На поверхности попадались конкреции, овальные коричневые образования размером от голубиного яйца до легкоатлетического ядра. Минут за десять я нашел отличный коллекционный экземпляр — правильный шар с выколотым сектором. В выколе было видно шоколадную корочку и светлое заполнение.

Отсюда же мы любовались северным гребнем Базарюрта — вершины, лежащей восточное в Главном водораздельном хребте. Он изобиловал жандармами, неожиданными сбросами и сулил заманчивый траверс (скрежет проскальзывающих по гладкому камню триконей, пальцы, ищущие хотя бы трехмиллиметровый выступ, и долго не стихающая дрожь в коленях!).

После Восточной вершины Базардюзю начался фирновый гребень. Около шести часов вечера я осторожно предложил стать на бивуак: между сланцевым гребнем и обрывающимся на север снежным полем было нечто вроде траншеи, дававшей защиту от ветра. В ответ на это последовало нелестное замечание о моих умственных способностях, — мол, зачем ночевать в ледовом царстве на продувном гребне, когда можно опуститься к зеленой поляне у озера Вахчаг! Догадавшись, что намечается очередной эксперимент из серии “В поисках предела человеческих возможностей”, я смолк.

Гребень расширился, и мы заковыляли по плотному фирну вершинного купола. Дуло, как в аэродинамической трубе. Фирн из тепло-желтого быстро стал сиреневым, потом пепельно-серым. Изменение цвета казалось неправдоподобно быстрым, словно работал реостатом неопытный и торопливый театральный осветитель.

На самом верху Генрих — то ли в шутку, то ли испытывая нас — спросил: “Может, встанем на бивуак?” Никто не отозвался — страшно было остановиться на этом воистину антарктическом ветру, а у меня (и, верно, не у одного) окрепла злая решимость выяснить, чем закончится опыт.

Самый простой спуск по мелкой осыпи, где можно глиссировать, осложняется в темноте. Большой камень, через который днем перепрыгиваешь, заставляет в темноте споткнуться. Десятиметровый сброс, который обходится в нескольких метрах левее или правее по ходу, способен стать причиной катастрофы. Не знаю, что помогало Генриху — воспоминания семнадцатилетней давности (он несколько раз прошел этот маршрут в 1952 году), острота зрения или какое-то другое чувство, — но каждый раз он притормаживал у самой “стоп-линий”.

Между тем моя злость утихла, и я начал теоретизировать. Если смотреть на дело с позиции “безопасности прежде всего”, то наш ночной спуск выглядит безумием. Но только ли с этих позиций надо смотреть?

Шуткам не учат в наших лагерях.
Если придется воевать в горах...

— пели мы когда-то. А если и в самом деле придется? Неужели будем ждать рассвета для атаки, чтобы на освещенном солнцем склоне нас расстреляли, как “бегущего оленя” в тире? Значит, надо готовиться к этому сейчас и принимать риск, не больший, чем во время учебной атаки (где, как известно, бросают иногда настоящие боевые гранаты).

В конце концов мы оказались на относительно ровном месте, где ледорубами можно было разровнять площадки. Отчаянно сражаясь с ветром, поставили две палатки. Третья палатка (в числе ее обитателей был и я) не справилась с задачей. С бестолковостью психически перегруженных людей мы никак не могли согласовать свои усилия. Одна стойка валилась, едва была установлена вторая. Или внезапно соскакивали с камней петли угловых растяжек. Наконец ветер заскочил в незастегнутый вход и начал бесноваться внутри. Отчаявшись, мы втащили рюкзаки, а следом и собственные тела в лежащую на земле палатку в надежде, что дождя не будет, а с таким грузом ее не унесет. Легли, вписавшись в рельеф меж острых камней, и отлично выспались!

Наутро замедливший ход Генрих пустил вперед двух разведчиков; они свели нас с гребневой линии, и мы оказались метрах в шести ниже перевала с его изумительным озерком...

ПЛЕННИКИ УЩЕЛЬЯ ЧАРЫНЧАЙ

Еще зимой, планируя поход, мы разметили свой календарь, как святцы, экзотически звучными названиями вершин. После Базардюзю в нем был записан Несендаг — “Гора полудня”: завидев солнце над ее вершиной, жители Куруша преклоняли колени для полуденного намаза. Аналогичных действий требовала и следующая вершина — Рагдан — “Вечерняя молитва”. От Куруша Несен кажется правильной пирамидой, в действительности хребет круто загибается к югу спокойным, пологим гребнем.

Наш путь проходил через седла сложнейших перевалов Восточного Кавказа — Вахчаг, Несен, Цал. Все они были пройдены лишь по одному разу спортсменами из альплагеря “Искра” в 1952 году. Чтобы на этом участке связать маршрутом дубовые леса северного Азербайджана с лугами Докузпары, альпинистам пришлось проходить и с северного и с южного склонов через узкие каньоны, в стенах которых не было других точек опоры, кроме лунок, высеченных собственным ледорубом в податливых, но ненадежных сланцах.

На следующий день, несмотря на ранний подъем, вышли поздно. Небо над Шалбуздагом и Базардюзю было темным, но не тускло-свинцовым, а с металлической зловещей синевой. Ждали снежную бурю. Правда, терпения дождаться ее у нас так и не хватило, и пришлось коротать непогоду уже в пути, завесившись пленками. Нас накрыло на плече безымянной вершинки между Несеном и Рагданом, которую мы обходили по крутому склону, чтобы не балансировать на громадных неустойчивых блоках, слагавших ее гребень. Сесть было невозможно — удавалось лишь прислониться к отвесу рюкзаком, и то очень осторожно. Как только кто-нибудь пытался расслабиться, из-под ног начинала уползать сыпучая дрянь, прикрывавшая полку.

Во время этого вынужденного привала Генрих в ответ на заданный шепотом вопрос о самочувствии сознался, что у него начались боли в области плевры. Хуже ничто не могло случиться: человек с воспалением легких или плевритом, да еще в разреженной атмосфере, с уменьшенным на треть давлением кислорода, рискует угаснуть, как свеча в колодце. Было ясно, что маршрут ВКЗ-69 закончен: проблема состояла в том, сумеем ли мы сойти с него достаточно быстро.

Туча унеслась, но что-то в природе, а может быть, в нас самих сместилось столь же необратимо, сколь и неуловимо. Нежные, но упорные, как невесты военных лет, камнеломки по-прежнему украшали черепичатые россыпи сланцев; на коричневых песчаниках золотились лишайники, светило солнце. Но все это не могло снять ощущения, что горы отказали нам в дружбе, стали миром отчужденным и враждебным.

На вершине Рагдана вскрыли тур. Жестянка в нем была пробита молнией, но записка не сгорела — появилась только дырочка с коричневой каймой. Отсюда в 1952 году Анохин с группой альпинистов повернули к северу. Проделав тот же путь, что и мы, они еще не знали, что впереди самое сложное — несколько сот метров по гребню, похожему на тот клинок, который, как известно, служит для праведных душ мостом в рай, жандармы, перед которыми наши упражнения на стене Ярыдага и взлете Базардюзю кажутся детскими играми... Генрих заметно волновался, перечитывая записку. Казалось, ветер юности шевелил его всклокоченную седину.

Спуск с Рагдана был неприятен. Средняя и крупная осыпь лежала на слое очень мелкой. Получалась не ходьба и не глиссирование, а чередование совершенно неожиданных рывков. За перевалом, на западе, вставал широкоплечий пик. К седлу перевала Чарын он обрывался великолепным обнажением, где песчаники с вкрапленным в пик узором кварцевых жил вертикальными стенками поднимались над косо срезанными ярусами сланцев. Над этим бастионом изгибался, как хребет звероящера, не слишком крутой гребень. Последние триста метров восхождения пришлось бы делать по снежному карнизу. Но наш путь более не лежал к вершинам...

Уже смеркалось, когда мне с одним из ребят пришлось заняться поисками воды. Спустившись по крутой осыпи к северу, мы были приятно удивлены, обнаружив настоящий ледник, о котором ничего не говорилось ни в одной из известных нам книг по физической географии Дагестана. Мы долго двигались вдоль ледника, пока не услышали шум ручья, бегущего подо льдом. От этого места начали подъем обратно вдоль едва обозначенной темной полосы на льду. Чем выше окажется водозабор, тем меньше подыматься с ведрами. Только когда шум стал едва различимым, мы вырубили лунку. Наверх вылезли с трудом, рубя ступени.

Ночью снежная буря пригоршнями швыряла на палатки крупные ледяные кристаллы. Вой ветра, шорох закрывавших палатки пленок и хлопанье брезента сливались в дикую колыбельную. Вдали в черноте ущелья сверкали молнии.

Весь день отсиживались на перевале. Каньон с угрожающими сбросами затягивало туманом и мы боялись броска в неизвестность. Koманда “Старт!” последовала только сутки спустя. Я сказал уже, что ниже перевала мы обнаружили лед. Это было в боковой части цирка, где ледник мог питаться лавинными выносами с плеча Рагдана. В центре же, против седла перевала, вниз с уклоном градусов тридцать спускалось фирновое поле без трещин и каменных россыпей, которое мы преодолели глиссированием.

Часа полтора шли по долинному леднику, пропахавшему широкое русло, с боковыми и поверхностными моренами, с веселыми ручейками, избороздившими его поверхность. За конечной мореной река вошла в узкий коридор, где от стены до стены можно было добросить камень. Пришлось набирать высоту по сцементированным осыпям левого берега, руководствуясь турьими тропами. Тропы эти, как заметенная лыжня или трещина на закрытом леднике, отлично просматривались на двести метров вперед, но совершенно исчезали из виду под ногами. Иногда они упирались в скальные кручи, и начиналось скалолазание.

Слева и справа в реку Чарынчай сползали снежники и леднички боковых ущелий, в нижней части покрытые сплошным моренным чехлом. Они перегородили ущелье, заставляя реку уходить под мосты.

Остановились на скальном гребешке, который мысом вдавался в ущелье. Вырубили площадки под .палатки. Ранний бивуак был вынужденным. Помню, что к концу дня я начал трусить, без нужды хвататься за землю и даже записал в дневнике во время короткой остановки: “Нехорошо! Распрямись, Мишка!” Вероятно, я был не одинок в своих переживаниях.

Мы нацедили воды и, разбив палатки, с удовольствием слушали приятный шум примуса. До утра нас не ждали никакие опасности, кроме одной: выходя из-под крова по житейской малости, забыть, что от палатки до обрыва — сантиметров двадцать.

В четверть восьмого утра я уже сидел на выступчике, крепко вбив ноги в лунки, сделанные полудюжиной ударов ботинок, и обхлестнув веревку вокруг поясницы. Сорвать меня можно было, только обрушив тонны породы. Внизу, на другом конце веревки, Павел готовил площадку для приема людей. От места, до которого хватало веревки, надо было сойти вниз по отвесу и траверсом вправо по ходу десятка полтора метров, но на этом участке сошедший первым мог осуществлять если не гимнастическую, то, по крайней мере, психологическую страховку (когда вам, распяленному на скале в шпагате, подают утешительные реплики: “Ну, еще чуть-чуть... Вытянись сантиметров на десять— там хорошая опора...”).

К полудню закончили спуск с нашею отрога на морену бокового ледника. Здесь река была полностью перекрыта снежным мостом, по крайней мере, до ближайшего поворота. Во время своего веселого спуска мы изрядно расшевелили сланцевую сыпучку. Маленькие задорные камешки вылетали из нее не только под нами, но и, вопреки всем законам, выше нас, рикошетировали, и один чувствительно хлопнул меня по темени. Мелкая сланцевая пыль забилась под одежду, в уши, в волосы...

Шли по снежному мосту. Благополучно миновали два поворота. Только из-за третьего донесся до нас все усиливающийся шум воды. Вырвавшись из тесного тоннеля, вода бесновалась в узком русле. Черные стены лоснились от водяной пыли. Сквозь непрерывный шум струй раздавались, как литавры в оркестре, играющие “пиано”, тяжелые удары валунов, перекатываемых по дну.

Крутой кулуар вывел нас на правобережный склон. Пока девушки на клочке чахлой травы готовили место под палатки (на случай, если мы не пробьемся вниз), парни рубили тропу по накрепко сцементированной осыпи. Двести метров тропы — по ней вполне можно было бы вести в поводу груженую лошадь — сделали минут за сорок. Дальше оставалось сглиссировать по очередному конусу осыпи на снежный мост ниже водопада.

Окончание дня вспоминается как ходьба по узкому коридору меж сланцевых щек. Поток иногда вырывался на волю, чтобы снова исчезнуть в десятке метров, но мы успешно проходили по снежным карнизам, прилепившимся к бортам ущелья. Там, где вода пропилила дорогу в более крепких песчаниках, поверхность мостов была чистой, и солнце вытопило в фирне сложную систему углублений и гребешков, на которых приходилось балансировать. Мягкие сланцы, напротив, на своих участках засыпали реку громадным количеством рыхлого материала, и мы тяжело взбирались на высокие сыпучие холмы, совсем забывая, что под нами — вода.

После двух недель впервые ночевали на траве. Близ нашей стоянки виднелся навес из больших плит. От него тропа шла берегом вниз — дальше курушские охотники, по-видимому, не поднимались. У навеса цвело несколько ромашек, белых и желтых.

В полдень мы замкнули круг. Перед нами распахнулась широкая долина. Впереди поднимались красные стены Ярыдага. Среди скошенной травы бегали проворные ящерицы и полевые мыши. Пахло сеном.

Куруш встретил нас запахом кизячного дыма и лепешек, овечьим блеянием, криками детей. В одном из домов готовилась свадьба. Двухэтажное здание было украшено красными флагами и вымпелами. На галереях толпились по-праздничному ярко одетые дети. Этот дом на фоне башен Шалбуздага, тоже праздничных на ярко-синем небе, убедительно говорил, что самая сложная часть экспедиции — траверс наиболее высокого участка Главного водораздельного хребта Восточного Кавказа — закончена. Генрих тяжело опустился на крыльцо здания школы. Он довел нас до финиша и теперь имел обычное человеческое право на слабость, болезнь и усталость.

<< Назад  Далее >>

Вернуться: Ветер странствий / №7