Саянские дали
Фотоочерк Ю. Кривоносова

 Сразу же за Красноярском, как только поезд вырывается из города, за окном начинают тянуться синие цепи гор. Это — Восточный Саян. В них, за мохнатыми вершинами, перехваченная звонкими лентами рек, лежит горная страна Тофалария. Название ее, может быть, немного и звучновато для четырех поселков, в которых живет маленький народ — тофы, или тофалары. По прошлой переписи их насчитывалось всего шестьсот шестьдесят человек. Поселки возникли в тридцатые годы, когда создавались колхозы. Тофы сначала неохотно бросали свои чумы и переходили в дома. Но росли и крепли колхозы. Появились фермы чернобурок. Оленьи стада из источника мяса и шкур превратились в выгодную статью дохода: с каждым годом все больше и больше экспедиций (геологи, геофизики, биологи) отправлялось с оленьими караванами в тайгу. Да и главное занятие тофа — охота стала другой. И нет теперь уже чудаков, которые кочевали бы всей семьей. Спокойно уезжает в тайгу охотник: семья в теплом доме с белыми наличниками, школа есть, магазин есть. доктор есть — чего волноваться? С Тофаларией можно познакомиться по-разному. Скажем, прилететь сюда из Нижнеудинска на “Аннушке”, пожить в одном из поселков, купить на память медвежью шкуру и рассказывать потом друзьям всякие потрясающие истории, которых тут наслушаешься сколько угодно. А можно нанять караван оленей, уйти за два-три перевала и совершить незабываемое путешествие на плотах, полюбоваться таежными невидалями, половить громадных хариусов. Впечатления от такого путешествия не сотрутся в памяти никогда... Мы так и сделали: свалились с неба в Верхнюю Гутару с огромными рюкзаками, поделились грузом с оленями, оставив себе килограммов по двадцать, и отправились в тайгу, предводительствуемые молчаливым проводником. ...К вечеру второго дня пришли в стойбище под Казырским перевалом. Здесь у снежников, спасаясь от гнуса, расположилось на лето колхозное оленье стадо. В чуме у пастухов тепло и уютно, булькает на огне чайник, светится зеленый глазок радиоприемника, далекий голос рассказывает сказку об Иване-царевиче и сером волке. Возле чума басовито хрюкают привязанные к бревнам проголодавшиеся оленята. Утром вышли на перевал. От тихого, круглого озерка тропа круто забирает вверх.

Скалы, мох, высохшие стволы кедров — острые, с ломкими прутиками ветвей. Внизу, в каньоне, ревет невидимый Казыр. Еще один подъем — и перед нами широкая долина, окаймленная заснеженными склонами, до вершин — рукой подать. Пахнуло дремучими запахами, незнакомыми, сладко дурманящими. Началась высокогорная тундра. Ноги тонут в белесом губчатом мху, чавкает еле оттаявшая мерзлота. Между кочками в рваных трещинах тускло поблескивает бутылочной зеленью ископаемый лед. На седых глыбах корчатся прутики карликовой ивы. Из-под ног вылетает белая куропатка. На тропе череп павшего оленя — белые рога, белый лоб, желтые зубы. Сумрачно и дико. Все в блеклых тонах. Сквозь тучи прорывается солнце, его луч выхватывает из тундры отдельные пятна — красные кочки, черные стеклянные лужи, одинокие лиственницы у границы леса.

Медленно, но верно приближаемся к ней. Вот уже попадаются усыпанные мелкими розовыми шишечками первые лиственницы. Стволы их изуродованы бесконечными ветрами, наклонились, изогнулись, словно извиваются в каком-то змеином танце. Долина переходит в пологий склон, внизу видно скованное льдом озеро (а ведь июнь!), из-подо льда выбегает тонкая ниточка реки. Здесь мы прощаемся с караваном. Идем то полянками, заросшими диким луком и пахнущими огородом, то болотами, то по гривкам через тайгу. Продираемся сквозь густые заросли, своими растопыренными колючими отростками напоминающие мексиканские кактусы. За нами — тучами мошкара. Надеваем накомарники — начинается “жизнь во мгле”... В черных накомарниках, с топорами в руках, мы смахиваем на средневековых палачей.

Отмель завалена стружками, опилками, чурками — строим плоты. К концу третьего дня они готовы — тычутся у берега на привязи. Молитвенно воздеты к небу белые длинные греби. Завтра выходим в плавание. На том берегу, убаюкивая, ровно, как паяльная лампа, гудит в устье приток Уды -маленькая Тер-Яга. Саднят растрескавшиеся ладони. Спать хочется смертельно... Седые от ночного инея лиственницы, глыбы блестящих мокрых камней — все пролетает назад с непривычной быстротой. Выходим в главное русло. Тихо-тихо, голоса раздаются звонко, как в пустом концертном зале. Вода прозрачная, чуть зеленоватая, точно в море. Видно, как проплывают под нами каменные плиты, черные коряги. Порой дно поднимается под самые бревна, и тогда камни внизу начинают мелькать, пока не сливаются в сплошные белые полосы. В середине дня вдруг раздается тонкое комариное гудение. Оно поминутно крепнет, шум усиливается, переходит в рев, и мы вылетаем на шиверу: завалы камней, перекаты, клокочущие буруны. И пошло... Через каждые сто-двести метров лезем в воду и работаем вагами — пробиваемся вперед на чистую воду. Шиверы становятся все больше, проходы между ними — тесней. Плоты под ударами гребей мечутся в узком потоке. Нужно все время выгребать в сужающийся конус течения — на самую быстрину, там глубже. ...Кончились первые плоты, размотало их вдрызг на каком-то по счету пороге. Были альпийские луга — пешие километры по цветочным коврам, трехдневный переход под обрушившимся на тайгу ливнем. Потом строили новые плоты. Месяц растерял уже почти все свои дни...

А река все шире и глубже, тише и спокойней. Все чаще видим охотничьи избушки, стога сена. Появились на берегу маленькие деревушки — начинается “населенка”. У подгребиц изрядно отощавшие рюкзаки. Теперь в них вместо продуктов камни, семена и луковицы цветов, коряги, корневища — драгоценные саянские сувениры.

Берега постепенно расступаются, горы уходят в стороны, и к воде сбегают яркие зеленые луга. И опять цветы. Откуда в этой стране столько дивных цветов?

<< Назад  Далее >>